Мертвые мухи зла

С лестницы скатились бегом, рискуя сломать шеи. Извозчик, словно заразившись волнением пассажиров, погонял лошадь беспощадно. Когда вышли на запасные пути — увидели безмолвный и мрачный пассажирский состав без паровоза. У запасливого Кирсты оказался в кармане и вагонный ключ, поход начали с последнего вагона. Он был совершенно пуст, как и большинство последующих, но все же в третьем (если считать от несуществующего паровоза) Ильюхин заметил под полкой мятый белый листок, вытащил его и развернул. «Милая Ольга Николаевна, — было написано крупным почерком, сваленным немного влево, — молитесь и просите Бога о благе для всех нас. Мы здесь пока еще на свободе, но руки супостата подбираются всё ближе, и мы ощущаем его зловонное дыхание… Третьего дня арестовали известного вам К. Не знаю — попадет ли это к вам. Храни Вас Господь, Ваша Нина».

— Загляни-ка туда еще… — попросил Кирста.

Ильюхин опустился на пол и зажег спичку. Во мгле сверкнуло что-то, дотянулся с трудом, вытянул на свет и положил на ладонь. Это был крест, все его четыре конца, по два острых угла на каждом, были осыпаны синими ограненными камнями и мелкими прозрачными.

— Это бриллианты и сапфиры, — дрожащим голосом объяснил Кирста и победно взглянул на Ильюхина. — Ну? Что теперь скажешь, Фома неверующий?

— Скажу, что изъяли этот крест с трупов и бросили сюда. А нужно это все… Неужто — не понимаете? Для чего это нужно?

Кирста махнул рукой:

— Я не меньше тебя понимаю… А жаль, если ты прав…

На следующий день нашли и допросили доктора, который видел и пользовал Анастасию Николаевну. Кирста показал фотографию Анастасии, доктор кивнул утвердительно и весьма удовлетворенно: она.

Нашли и тех, кто видел императрицу. Слуг. Еще кого-то…

На обратном пути, в Екатеринбург, Кирста мрачно молчал, а Ильюхин делал вид, что спит. Разговаривать не хотелось, да и о чем? Кирста делает свою работу. И после него ее будут делать. Все упрутся носами в угол, правды не узнает никто и никогда. Эта мрачная мысль овладевала Ильюхиным все настойчивее, все сильнее. И та робкая надежда, которая таилась в глубине души: а если? А вдруг? Ну — хотя бы еще один только раз заглянуть ей в глаза и прочесть в них пусть и безмолвное, но — признание, кто знает…

Жизнь можно отдать.

Только кому она теперь нужна…

Еще через день Кирста влетел в кабинет с озаренным лицом и закричал с безумным блеском в глазах:

— Вот! Читай, невера! Это сообщение нашего человека из Нижнего Тагила! Он лично присутствовал на местном кладбище в тот момент, когда большевики хоронили Марию Николаевну! Едем немедленно!

«Это — подарок… — подумал безразлично. — Напоследок, должно быть… Ну что ж: побывать в родном городе и умереть — не каждому выпадает такое. И надо бы возрадоваться. Но только сил нет…»

Колеса тяжело выстукивали на стыках, за окном проплывали изрядно уже подзабытые сосновые леса. И — пусто в душе и в сердце. Всё растрачено, всё продано во имя и для. Кого? А черт его теперь знает…

В родной бывший город приехали на ночь глядя двое в цивильном, по лицам и не поймешь, то ли из полиции, то ли от заводского начальства, встретили по-деловому, сразу же отвезли во дворец Демидова, здесь был накрыт стол и приготовлены две кровати с чистым бельем. Есть хотелось очень-очень, без стеснения проглотили по двести мелких пельменей, запили водочкой и улеглись спать. Прощаясь, один из встречавших сообщил:

— Завтра, значит, часов в восемь и отправимся…

Поутру обнаружили и таз с кувшином, и теплую воду в оном, и полотенца вафельные неописуемой белизны. И завтрак был ничего: икорка, белый хлеб, рыбка копченая и по куску свинины жареной. Когда закончили, Ильюхин оглядел помещение и грустно сказал:

— Знаете, Александр Федорович, я ведь о таком и мечтать не смел…

— Вот! — Кирста поднял палец к потолку. — А кто тебе это дал? Не твоя вшивая, рабоче-крестьянская… Ну, и то-то…

К Лысой горе приехали быстро, родную улицу Ильюхин попросил миновать: чего там… И дом, поди, сгнил, и тополя нет в помине, чего же лишний раз огорчаться…

Кладбище справа было побогаче, здесь торчали каменные кресты и тяжелые надгробия. Слева почивала нищета. Двинулись направо. Но прежде чем войти в ворота, оглянулся Ильюхин. Далеко-далеко видны были леса, сменяющие друг друга, высоко плыли похожие на паровозный дым облака, и одинокая сосна со своим красноватым стволом темнела всё так же… Как и двадцать лет тому назад.

Вслед за рабочими подошли к невзрачному холмику, на нем не было ни столбика, ни крестика — ничего. Кирста оглянулся на свидетеля.

— Здесь похоронили?

— Так точно. Сам видел всё. От и до.

— Начинайте.

Безразлично смотрел, как выкидывают лопаты податливую, еще не успевшую слежаться землю, как яма становится всё глубже и глубже, и, когда наконец показался грязноватый край белого платья, — не удивился, не вздрогнул, потому что кто-то не то в сердце, не то в голове произнес отчетливо: «Не бойся. Это не она».

Тело подняли и положили рядом с ямой. Тление уже тронуло и лицо и руки — грубоватые, рабочие руки. Кирста с недоумением взглянул на Ильюхина, похоже — всё понял.