Мертвые пианисты

Надя смотрит в окно. На улице дождь, и быстрые капли мчатся вниз по стеклу. Некоторые забегают через щели внутрь, в учительскую. За шиворот зябкой сонной школе. Надя думает о том, что давно не видела желудей, потому что со дня возвращения к бабушке перестала гулять в скверах. А по дороге в школу дубов нет.

— Надюша, как ты можешь помнить все оценки всех твоих одноклассников?

— Я могу помнить. Я пролистала весь журнал. Четыре дня назад.

Бабушка растерянно смотрит на географичку, а та улыбается и пожимает плечами:

— Ну а что, Софья Борисовна, у вашей внучки феноменальная память. Это всем известно.

— Но не настолько же феноменальная, чтобы запомнить весь классный журнал! Целиком! За один раз!

— Ну, параграфы из учебника она мне пересказывает дословно, без единого отклонения от текста. Даже жутковато иногда становится, — географичка весело подмигивает Наде.

— Да знаю я, конечно, но все же…

Бабушка запинается, часто моргает, словно от внутренней, мыслительной щекотки. Беззвучно шевелит губами.

— Если хочешь, проверь по своей тетрадке, — решительно говорит Надя. — Потому что у тебя есть тетрадка с оценками по русскому и литературе. И я могу тебе сказать все оценки из твоей тетрадки. И ты увидишь, что я помню оценки.

Надя снова поворачивается к дождливому окну. Несколько секунд неподвижно смотрит на уличные огни, дробящиеся в мокром стекле.

— Софья Борисовна, а давайте и правда проверим.

Скрипит стул, бабушка поспешно садится и принимается листать немного помятую синюю тетрадь. Географичка потягивается, слегка прогибает вязаную оранжевую спину. Выплывает из своего угла, волоча шлейф оживших от шевеления духов. Духи у географички солоновато-терпкие, с легкой цитрусовой горчинкой.

— Ну, раз вы просите… — взволнованно говорит бабушка. — Только это все равно как-то… Ну, не знаю!

— Да хотя бы просто из любопытства, — улыбается географичка. Склоняется над бабушкиной тетрадью душистым оранжевым движением: — Вот, например, по литературе у Легковой…

Аня Легкова — легкая, гибкая, воздушная. С крашеными сливовыми волосами. С тонкими, словно невесомыми косточками. А на литературе и вовсе порхает от оценки к оценке, как набоковская бабочка с теплым отливом сливы созревшей. Хрупко вздрагивает крыльями, перелетает с цветка поменьше на цветок побольше, с четверки на пятерку, с четверки на пятерку. И вдруг насмерть разбивается о возникшее впереди лобовое стекло двойки.

— Четыре, пять, четыре, пять, два.

Бабушка и географичка переглядываются.

— Хорошо… У Лопатина?

— Тоже по литературе? — уточняет Надя.

— Да, по литературе.

Денис Лопатин учится плохо. И литература — не исключение. Когда бабушка спрашивает его на уроке, в чем смысл какого-нибудь произведения, Лопатин молчит. Лопатин не откапывает ни поверхностных, ни тем более глубинных смыслов. Лениво машет лопатой и натыкается только на изогнутые корни двоек. Вот еще один корень, и еще. А вот удалось раскопать одну тройку, ну надо же.

— Два, два, два, три.

— А по русскому? — географичка с улыбкой перелистывает страницу.

По русскому тоже не очень. Пишет Лопатин коряво и с ошибками. И мало. В основном Лопатин прогуливает русский. За всю первую четверть сумел вывести своей лопатой на остывающей осенней земле только две двойки — хилые, косые, недоразвитые. Их тут же засыпало мертвыми листьями — н, н, н, н, н.

— Две двойки. И пять прогулов.

— Катаева, русский?

Наташа Катаева быстрая и решительная. Уверенно катится на санках по скользким строчкам диктанта. Правда, в середине пути санки подскакивают на ледяной колдобине сложного слова, и Наташа откатывается в сторону. Чуть не скатывается вниз, в пропасть безграмотности. Но берет себя в руки и продолжает путь. Доезжает до финиша без падений: только в самом конце санки слегка заносит.

— Пять, пять, три, пять, пять, четыре.

Бабушка все еще смотрит в тетрадь. Ее лицо растерянно, неподвижно, словно вморожено в тугое осмысление происходящего. А географичка смеется медленным тягучим смехом:

— Ну что тут еще добавить, Софья Борисовна… Завтра после уроков соберем всех коллег и восстановим журнал.

— Что, вот так просто? А… а Антонина Илларионовна? Она будет против!

— Не думаю. Лишние заморочки ей тоже не нужны. А так — все быстро разрешится. Я с ней поговорю, не переживайте.

На следующий день первым уроком идет география. В самом начале кто-то поднимает руку и спрашивает о пересдаче самостоятельной. А географичка с улыбкой кивает на Надю:

— Пересдачи не будет. Благодаря Завьяловой.

И тут происходит небывалое. Все двадцать четыре ученика поворачиваются к Наде. Вливаются живыми, подвижными взглядами в ее застоявшийся взгляд. Кружатся в нем густыми витками, словно свежие теплые сливки в остывшем чае.

— В каком смысле, Светлана Яковлевна? — спрашивает кто-то. Кажется, Вероника Зябликова.

— В прямом. Завьялова помнит все ваши оценки.

Надя медленно стекает под парту от наплыва взглядов.

— Чё, реально, что ли? — полнозвучно всплескивается голос Ксюши Лебедевой.

Ее желудевые глаза тоже направлены на Надю.

— Реально, Лебедева, реально. Так что вам несказанно повезло.