Мертвые пианисты

Голоса вокруг бурлят, журчат, пенятся — слов уже не разобрать. Стекая под парту, Надя вглядывается в рисунок из веснушек на правой щеке Лебедевой. Он похож на карту Пиренейского полуострова, которая висит рядом с доской.

— Ну все, все, успокоились. Потом еще успеете обсудить. А сейчас откройте-ка тетради. Да, Лопатин, да.

До конца урока Наде уже не успокоиться. Не сосредоточиться. Даже параграфы, аккуратно отложенные в голове накануне, исчезли от волнения. Впитались в белое полотно внезапного беспамятства. К счастью, за весь урок ее так и не спросили.

А на перемене к Наде подошли одноклассники. Сами. Обратились к ней по собственной воле. И Надя застыла в обнимку с рюкзаком, прижавшись спиной к липкой коридорной стене.

— Слушай, Завьялова, можно тебя попросить? — говорит Ксюша Лебедева. Опускает на полсекунды накрашенные светло-коричневые веки — желудевые плюски.

Надя молчит. Во рту пересохло, и огромный неуклюжий язык липнет к нёбу.

— Ты же сегодня будешь наши оценки… ну типа восстанавливать? Так вот, ты можешь не говорить, что я получила двойку по алгебре? Сергеич сам про нее точно не вспомнит. Можешь?

— А у меня были две двойки по биологии, можешь тоже не говорить?! — вопит за Ксюшиной спиной Лопатин.

— Заткнись, — оборачивается к нему Ксюша. — Если она про твои двойки не скажет, это будет палево! — И снова смотрит на Надю: — Про него правду скажи!

Внимание одноклассников обволакивает Надю густым ватным теплом. Словно обогретая прихожая, в которую заходишь с мороза.

— А мне лишнюю четверку по геометрии устроишь? — звонко кричит кто-то из обступившей Надю толпы.

— Короче, всем нормальные оценки организуешь, а иначе пиздец тебе, — немного придавленным голосом говорит Антон Уваров и взрывается гиеньим смехом.

Видимо, это какое-то неприятное замечание. Возможно, даже угроза. Но Надя понимает это очень смутно — ей сейчас плохо соображается. И слова Уварова — просто легкий, едва уловимый сквознячок, который вдруг появился в обогретой прихожей. Появился — и тут же исчез, потонул в море парного тепла.

— Да ты достал уже, — говорит Ксюша, отпихивая Уварова и пробираясь ближе к Наде. — Забей на этого дауна. Не скажешь про мою двойку, ладно? Мне просто очень нужно, чтобы у меня в четверти вышла четверка по алгебре. Мне за нее родители обещали новый телефон.

Надя не помнит, что она в итоге ответила. И ответила ли хоть что-то. Когда она выплывает из дурманящего тепла, вокруг уже никого. И еще около минуты, до звонка на следующий урок, Надя неподвижно стоит, прислонившись к стене. Грызет щеки и губы изнутри, глотает соленые капельки себя самой.

После уроков бабушка с Надей идут в учительскую. Там собрались почти все учителя: тесно, как вечером в автобусе. Некоторые улыбаются вошедшей Наде, а некоторые косятся на нее со скептично поджатыми губами. Кто-то равнодушно смотрит в свои телефоны. Географичка тягучим ирисочным голосом в чем-то убеждает директрису. Надя не понимает смысла. Только слышит вроде бы знакомые наборы звуков. Местами дырявые. Черные прорехи тянутся между словами. Душно стелется поеденная молью звуковая ткань.

— Ну что, солнышко, ты уверена, что можешь нам помочь? — вдруг прокалывается сквозь прорехи голос директрисы.

Ткань уплотняется.

— Да это бред какой-то, — раскатисто говорит физрук. — Завьялова, ты чего нам тут мозги пудришь?

— Ну почему сразу бред… — вступается географичка. — Надя у нас уникум, это все знают. Можете сами проверить, с тетрадью Софьи Борисовны.

И Наде снова приходится называть оценки по русскому и литературе.

С каждой новой фамилией выражения лиц вокруг как-то одинаково застывают. Все учителя будто становятся похожими друг на друга в своем остолбенении. А оценки все сыплются: мягкие, острые, ржавые, колючие, разноцветные. Сыплются словно сами по себе, без Надиного участия. Незаметно с русского и литературы перекатываются на поле географии, английского, биологии, принимают иные формы, раскрашиваются иными цветами. Наполняют чистые строчки нового журнала.

— Да вроде как-то так и было… — произносит кто-то из учителей. — Похоже на правду.

— Дурдом, — произносит бабушка и закрывает глаза ладонью.

Надя не помнит, о каких именно оценках ее просили говорить или не говорить одноклассники в коридоре. Все их просьбы рассеялись вместе с парным теплом. Осталась только двойка по алгебре Ксюши Лебедевой. И когда дело доходит до нее, Надя спотыкается и замолкает.

Алгеброид Сергеич рассеянно ждет, потирает след от очков на переносице. Возможно, он и правда не помнит об этой двойке. Но ведь эта двойка была. Надя четко ее помнит — большую, прозрачно-малиновую, как обложка на Ксюшином учебнике алгебры. Откормленным сказочным лебедем она изгибает шею над тремя четверками и двумя тройками.

Бабушка смотрит на замолчавшую Надю пристально и серьезно.

— Надюш, ты ведь понимаешь, что нужно правду говорить? Всю как есть. Не придумывать ничего. Хорошо?

— Да с чего ей придумывать, Софья Борисовна?..