Мертвые пианисты

— Что ты вытаращилась? Убери свой хлам и вали отсюда.

Но Надя продолжает неподвижно стоять с протянутым телефоном. И тогда Ксюша Лебедева ударяет ее по руке, и телефон грохается на пол. Кружится несколько секунд на грязном линолеуме экраном вниз. Сначала резко, стремительно, затем все медленнее. Надя смотрит на него, и ей кажется, что это любимый Первый концерт Чайковского кружится сейчас на истоптанном школьном полу.

— Что у вас тут происходит? — вдруг слышится голос бабушки.

Ксюша Лебедева плотно сжимает губы и опускает глаза. А Надя наклоняется за Первым концертом, аккуратно его переворачивает. Концерт разбит паутиной трещин. Но продолжает звучать. А это главное.

— Я еще раз спрашиваю: что у вас тут происходит?

Бабушка говорит остро и ржаво. Неотрывно смотрит на Ксюшу Лебедеву.

— Ничего страшного, — вдруг возникает Надин голос — будто сам по себе. — Я случайно уронила телефон. Он немного поцарапался, но продолжает работать.

Бабушка удивленно переводит взгляд на Надю:

— Осторожнее надо. У меня, знаешь ли, нет денег тебе новый покупать. Останешься без телефона — пеняй на себя. А ты, Лебедева, у меня допрыгаешься.

— А я-то что?

— Да ничего. Еще один раз прогуляешь мой урок — поставлю вопрос о твоем отчислении из школы.

И бабушка уходит. А Надя снова смотрит на облупившуюся краску подоконника и не понимает, как ей удалось так легко соврать. Ведь она только что соврала. Ведь телефон упал не случайно.

— Слушай, Завьялова, — говорит после паузы Ксюша Лебедева — спокойным, чуть шелестящим голосом. — Я все хотела тебя спросить. Почему ты так странно всегда говоришь?

Надя вздрагивает.

— Странно всегда говорю?

— Ну да. У тебя интонации какие-то искусственные. Как у джипиэс. Тебя все так и называют.

— Как называют?

— Ну, Джипиэс. Прозвище у тебя такое.

Надя тут же чувствует в груди плотно переплетенные потоки — обжигающие и ледяные. У нее, оказывается, есть прозвище! Ее как-то называют, про нее говорят. Когда Нади нет рядом с одноклассниками, о ней упоминают в разговорах. Как об обычном нормальном человеке, как об Ане Легковой, например. Обсуждают ее интонации, а возможно, не только интонации. И это так странно.

Пытаясь справиться со своим поразительным открытием, Надя вспоминает, что нужно что-то ответить. Например, объяснить, что ей самой ее интонации не кажутся странными. А еще нужно добавить какую-нибудь реплику по теме. Тема — джипиэс. Значит, можно сказать, что в машине ее папы был джипиэс, правда, папа его никогда не слушал, потому что и так отлично знал дорогу. Только один раз джипиэс пригодился, когда из-за какой-то аварии скопилась большая пробка, а джипиэс знал, как ее объехать.

Но Надя внезапно решает ничего не говорить и просто улыбается. Растерянно, чуть заметно, но все же улыбается.

— Ты странная, — говорит Ксюша Лебедева. — Извини, что разбила тебе экран. Но возмещать ничего не буду, обойдешься.

— И не нужно возмещать, — тут же, не задумываясь, отвечает Надя и ощущает в горле жар от собственного голоса. — Не нужно. Это я должна тебе возместить. Но я пока не могу, потому что у меня нет денег. И у бабушки тоже нет денег. Но когда-нибудь я пойду работать и куплю тебе новый телефон.

Ксюша Лебедева смеется:

— Да ладно! Ты чего… Забей.

С того дня Ксюша Лебедева стала иногда садиться за последнюю парту рядом с Надей.

Синий страх

А через Ксюшу Лебедеву Надя подружилась и с другими одноклассниками. То есть не то чтобы прямо подружилась, но стала хоть как-то общаться. Правда, в основном это общение сводилось к списыванию у Нади самостоятельных. Но это было не важно. Нацарапав за минуту ответы — запомненные легко, без зубрежки, — она с радостным трепетом передавала свой листок нуждающимся. Очередь нуждающихся определялась Ксюшей Лебедевой. А Надя весь остаток урока сидела в сладком волнении, и воздух казался клейким и как будто млечным.

— Спасибо тебе, Завьялова! Ты наше спасение. Где ж ты была все эти годы? — говорили после урока одноклассники.

После этих слов Надю обычно снова оставляли в одиночестве — до следующей самостоятельной. Но и этого ей хватало.

Иногда Ксюша Лебедева приглашала Надю сесть с ней рядом в столовой. И она садилась, а спустя какое-то время рядом садились другие одноклассники, и получалось, что Надя сидит за общим столом. В общих разговорах она, конечно, не участвовала. Оставалась в плотной скорлупе, не впускающей посторонние звуки. Сидела, втянувшись в себя, глотала чай и старалась не смотреть на жирные растекающиеся котлеты в чужих тарелках. Пыталась подавить кислоту в горле. Но иногда кто-то называл Надину фамилию, и скорлупа трескалась.

— Завьялова, а чего ты не ешь никогда? — говорил Лопатин.

— Я не люблю котлеты, — отвечала Надя.

— Там есть и сэндвичи вообще-то, — возражала Ксюша Лебедева и кивала в сторону застекленной столовской витрины.

На витрине действительно лежали мертвенно серые треугольники хлеба с зажатыми между ними кусками сыра и ветчины. Сверху треугольники были украшены вялыми, потемневшими веточками укропа. Словно траурными венками.