Мертвые пианисты

Надина мысль разделилась. Одна часть стремительно и остро тянется к логике, к правде. А другая течет вслед за Ксюшей Лебедевой, за желудями. Надя кусает губу изнутри, вытягивает зубами кусочки слизистой. То справа, то слева.

— Надюш, ну говори, мы же ждем.

— Четыре, четыре… два. Четыре, три, три.

Логика победила. Надя не сумела соврать.

— Надо же, и двойка была, — задумчиво говорит алгеброид, проставляя оценки. — Хотя да, была… за решение у доски. Ну хорошо… Дальше поехали. Легкова?

Надя больше не может говорить. Оценки оцарапали ей рот и горло до крови. По крайней мере до воображаемой крови. Она обхватывает голову руками и протяжно воет. Раскачивается из стороны в сторону. Вой заливает учительскую, заливает журнал. Растворяет в Надиной голове оставшиеся оценки. Силы закончились. Слишком много эмоций. Слишком много всего для одного дня.

— Тихо, тихо, — говорит кто-то рядом. — Успокойся сейчас же!

Но окончательно успокаивается Надя только дома. Лежа на своей кровати и упершись взглядом в открытую створку окна. В комнату льется чистый холодный воздух, промытый недавним дождем. Надя съеживается. В онемевшей голове что-то покалывает, словно перебегают с места на место острые мурашки.

— Ну что, Надюша, — раздается сзади бабушкин голос, — я говорила, что до добра это не доведет… Во придумала Светлана Яковлевна! Чтобы ученица диктовала учителям оценки! Да это же в голове не укладывается. А всё от лени. Лишь бы заново не опрашивать учеников! Ладно. Не мне решать. Раз Антонина Илларионовна согласилась — пускай. И раз уж начали это безумие — надо довести до конца. Так что завтра, Надюша, будь добра, заверши начатое. И давай без этих твоих сцен. Не доводи меня, мне не двадцать лет, чтобы такое выносить.

Надя вздрагивает. Но не от страха перед необходимостью вернуться в учительскую. А от ясного осознания того, что просьбу Ксюши Лебедевой она не выполнила.

Ксюша Лебедева узнает об этом очень быстро. На следующий день после алгебры она подходит к Наде и больно толкает ее в плечо.

— Идиотка, — говорит она. — Такая же даунша, как Уваров.

Это, конечно, просто слова, но от них у Нади внутри будто лягнулась дикая лошадь. От лягания больно, еще больнее, чем от Ксюшиного толчка. Надя потирает плечо, потирает внешнюю себя, а внутри никак не потереть. Ушибленная внутренняя Надя неподвижна.

— Я тебя просила нормально, по-человечески. Так сложно было промолчать? Сложно, да? Дебилка. Из-за тебя я останусь без телефона.

Ксюша говорит что-то еще, но Надя не слышит. Неожиданно подходит Уваров и тоже что-то говорит, а потом сплевывает тягучую слюну себе под ноги. Надя видит это боковым зрением. А основным зрением Надя видит, как внутри нее, прямо на ушибленное место, сыплются недоспелые желуди.

Этой ночью не спится. Только дремлется — с ежечасными пробуждениями. Непереваренные желуди то и дело выкатываются из дырявого сна. И по-осеннему золотисто шелестит над ними голос Ксюши Лебедевой. Бедная, бедная, осенняя Ксюша Лебедева. Надеялась на Надю, а Надя оказалась ненадежной. Неудивительно, что с Надей никто не хочет дружить. И теперь тем более не захочет. Но ведь Надя не могла соврать. Надя не может говорить того, чего нет на самом деле. Вранье — это отклонение от правил. А значит, съезд с привычной колеи в тревожную и шаткую неизвестность. В замутненное пространство, где все непредсказуемо. Где все на ощупь.

К утру Надя понимает одно: придется расстаться со своим телефоном. Отдать его Ксюше Лебедевой, чтобы хоть как-то загладить свою вину.

Это, конечно, будет очень тяжело. Надя с ним почти не разлучается — с тех самых пор как получила его от папы. Лежа на полу своей комнаты, по дороге в школу и из школы, на переменах и иногда даже на уроках она слушает музыку. И огромный рельефный мир, возникающий в наушниках, отгораживает Надю от мира внешнего. Защищает, успокаивает, наполняет жизнью. Это мир Нади, ее собственный мир, в который никто посторонний не может ворваться. Даже бабушка. А теперь этого мира придется лишиться. Но так надо.

— Возьми, это тебе, — говорит на следующий день Надя, протягивая телефон Ксюше Лебедевой. Вместе с наушниками.

Надя не видит Ксюшиного лица, потому что смотрит в сторону, на облупившуюся краску коридорного подоконника. Кусочки слоев острые по краям и почему-то напоминают о боли в горле при простуде.

— Что это? — спрашивает Ксюша Лебедева, не прикасаясь к подарку.

— Это мой телефон. С наушниками. Я отдаю его тебе, потому что из-за меня у тебя будет тройка в четверти по алгебре и тебе не купят новый телефон.

Ксюша Лебедева молчит несколько секунд. Потом вдруг фыркает — прямо как лошадь. Даже, возможно, как лошадь, лягнувшая вчера Надю изнутри.

— Мне обещали новый телефон. Новый. На фига мне твое старье? Что это вообще за говно мамонта? Его в программу «Раритет» можно отдавать.

Надя вздрагивает и резко переводит взгляд на Ксюшу. Программы «Раритет» не существует, Надя знает это точно. То есть существует, но только в Надиной голове. А в реальности нет. Надя проверяла. Тогда откуда?.. То есть почему?..