Мертвый сезон. Мертвая река

Одежда девушки была разбросана по всей комнате. Джинсы валялись рядом со столом – мокрые, коричневые, поблескивающие.

Шкафы были открыты, коробки и банки – разбиты. Мука, хлебные крошки, печенье, сахар, джемы и желе – все было рассыпано, разлито, разметано по столешнице и полу.

Руки же торчали из мойки. Рядом с грязной посудой.

Все это женщина увидела в мгновение ока, увидела и то, что ее появление не застало вторженцев врасплох. Пока ее желудок бурлил, девушка с окровавленным топориком в руке и двое очень похожих друг на друга грязных мальчишек, державших Нэнси за ноги, повернули головы и окинули женщину взглядом – серьезно, по-деловому, – совсем не так, как двое младших, с ухмылками на лицах сидевших на столешнице.

Женщина посмотрела на девушку.

Та ответила тем же, устремив взгляд своих пустых глаз.

Обе, казалось, словно бы узнали друг друга.

Обе – осознали, к чему ведет присутствие свидетеля.

И, как только самый маленький мальчик – его хозяйка до сей поры даже не приметила – выдвинулся из-за стола вперед, держа в руках белый полиэтиленовый пакет для мусора, туго обтягивавший маленькое, но такое знакомое тельце, и поднял его перед женщиной, чтобы та могла получше его разглядеть, она уже судорожно шарила рукой в сумке, чтобы выхватить револьвер и отправить незваных гостей в тот самый ад, откуда они пожаловали. И она бы сделала это – не взметнись перед ее лицом по тонкой дуге тот самый топорик.

Топорик тюкнул ее точнехонько в центр лба, и она тяжело рухнула на колени.

Все чувства – мука разбитого сердца, ужас, гнев, печаль – вытекли из раскроенной головы очень быстро.

3:36

Джордж Питерс спал и видел во сне, как жена, скончавшаяся три года назад, родила ему сына. Двухгодовалый, теперь он играл на полу прямо перед ним.

Вокруг были разбросаны деревянные кубики, а по рельсам игрушечной железной дороги, начинавшейся под рождественской елкой и устремлявшейся через холл к спальне Питерса, а затем возвращавшейся назад и уносившейся сквозь окно гостиной за пределы дома, мчался миниатюрный состав.

Сам Питерс сидел в кресле и читал газету. За окном стоял яркий солнечный день – майский или июньский, – но рождественской елке это не мешало, и состав делал круг за кругом по игрушечным рельсам.

Мэри ушла к кому-то в гости. Питерс присматривал за мальчиком.

И вдруг раздался стук в дверь, резкий, настойчивый. Кто-то звал Питерса по имени.

Он открыл и увидел Сэма Шеринга, погибшего одиннадцать лет назад – тот кричал на Питерса, говорил, чтобы тот убирался отсюда, причем убирался немедленно. Мужчине пришлось схватить сына в охапку и рвануть с места, потому как сзади на них стремительно надвигался поезд. Питерс сказал Шерингу, что видит приближающийся состав, понимает опасность. Поезд тем временем продолжал нарезать круг за кругом.

– Не понимаешь ты! – закричал мертвый полицейский. – Ни хрена не понимаешь! – И бросился бежать, что, в общем-то, на Сэма Шеринга было совершенно не похоже.

Питерс моргнул. Закрыл дверь и вернулся в гостиную. Сын все складывал кубики…

Именно тогда он услышал грохот надвигающегося поезда. Грохочущего, несущегося прямо на дом. Питерс подхватил сына с пола.

Миновав елку, он забежал на кухню – помолодевший Питерс, быстрый, – а состав, проломив стену гостиной, пролетел через комнату, надвигаясь на них стремительнее, чем мог бы бежать марафонец. Мальчик истерично забился в объятиях, когда громадная черная голова локомотива протаранила холодильник и посудомоечную машину…

Все сметая с пути своего.

* * *

Он проснулся и почувствовал, будто действительно только что куда-то несся сломя голову – настолько часто билось в груди сердце. Тело покрывал пот. Простыни намокли и пахли застарелым виски.

Хорошо хоть голова не болела. Питерс вспомнил про аспирин, просто на всякий случай. Но, едва сев в постели, тут же почувствовал, как поплыла голова. И сразу смекнул, что это сказывается не до конца выветрившееся спиртное.

Глянул на часы. Даже четырех утра еще не было. Спать теперь уже не завалишься.

А ведь, если разобраться, он и выпил-то в первую очередь для того, чтобы покрепче заснуть. Мэри наверняка осудила бы – осудила, но поняла. Слишком уж много накопилось тяжелых дум к расхлебыванию в одиночестве. После смерти супруги Питерса терзали не только кошмары, заставлявшие с четырех дня прикладываться к бутылке и пить глубоко за полночь, но и один простой факт – теперь он в доме один.

Выйти на пенсию со своим самым старым и верным другом – это одно. Пенсия, и все, конец, – это совсем другое.

Он снова услышал стук, но на этот раз это был уже не сон. Определенно стучали в дверь. Питерс предположил, что к нему действительно кто-то пожаловал. «Настойчивый тип».

– Да иду я! Иду!

Питерс поднялся с постели – голый старик с отвислым животом.

Он прошел к шкафу, где лежали трусы, потом к вешалке – за брюками. Кто бы ни стоял за дверью, он явно услышал Питерса – стук прекратился.