Место, которое зовется домом

– ДА НИЧЕГО ПОДОБНОГО! – раздался возмущенный голос Джойс. Она заглянула на кухню, и на лице ее сразу отразился смертельный испуг. «Как же быстро на этой сцене произошла смена декораций», – вдруг подумала Клара. Всего несколько минут назад, она выставила Джойс из кухни, сделав ей замечание, а теперь их кухня превратилась… во что? В родильную палату?

Примчалась Ивлин с охапкой чистых полотенец и одеялом; действовала она чрезвычайно уверенно и спокойно, точно опытная больничная акушерка, каждый день принимающая роды. Она, похоже, ничуть не нервничала.

– Лягте на пол, миссис Кардью, – велела она.

– Нет уж, я лучше постою, – сердито сказала Анита, но потом, охнув от боли, действительно сползла на пол и, страшно удивив Клару, встала на четвереньки, точно животное.

Ивлин присела возле нее на корточки и сказала:

– Беспокоиться пока не о чем. – Затем встала, подошла к Аните сзади и вдруг крикнула: – Ой, мисс Ньютон, по-моему, я его уже вижу! А вы, миссис Кардью, теперь дышите вот так, – и она показала, как надо дышать.

Кларе и хотелось посмотреть, и не хотелось. Она почему-то вспоминала тех русских куколок, матрешек, которые когда-то у нее были; самую маленькую из них, самую любимую, она, помнится, потеряла. Эта малютка была немного странной, как бы туго спеленутой, отчего походила на песочные часы. Самая большая из матрешек была красно-зеленой, но Кларе чем-то не нравилось выражение ее лица. А остальных она практически не помнила.

– Чем я могу тебе помочь? Скажи, что мне делать? – спросила она у Ивлин, своей одиннадцатилетней воспитанницы.

Ивлин велела ей обтирать лоб Аниты влажной фланелью. Но как только Клара попыталась подойти к роженице, та взревела:

– Отойди от меня! Убирайся!

«Неужели это нормально?» – думала Клара. Она вспомнила сестру Юнис, а потом тех монахинь у них в школе, которые впервые рассказывали девочкам о самых сокровенных жизненных основах – уже тогда у нее зародились сомнения, и она подумала: «Вряд ли мне захочется это сделать». Ей казалось, она и сейчас слышит слова монахинь о том, что «первый ребенок может и не спешить, а роды иной раз продолжаются несколько суток».

Клара опустилась рядом с Анитой на колени, стараясь ни в коем случае к ней не прикасаться. Анита звала мужа: «Бенджамен, Бенджамен!..»

А Ивлин была в своей стихии.

– Вот так, миссис Кардью, правильно, дышите, дышите, и все у вас получится.

Зато Клара была просто в ужасе. А что, если возникнут осложнения? О господи, пожалуйста, пусть все пройдет хорошо!

Кларе казалось, что советы Ивлин «дышать» совершенно излишни, но Анита теперь слушалась только девочку и старательно пыхтела, подражая ей, словно играла на каком-то экзотическом духовом инструменте. Больше всего Кларе хотелось закрыть глаза – она много раз видела, что именно так поступают дети, испытывающие стресс. И она действительно на мгновение закрыла глаза, но тут Анита издала какой-то особенный, душераздирающий вопль.

Оказалось, что вышла головка ребенка, и, с точки зрения Клары, выглядело это совершенно непристойно. Боже мой! Конечно же, для произведения детей на свет должен быть какой-то иной способ, получше этого! Перед Кларой на полу лежала Анита, и между ног у нее торчала детская головка. А сама Анита, эта безупречная, в высшей степени сдержанная женщина, стала вдруг совершенно дикой, повинующейся абсолютно звериным инстинктам. Сможет ли она когда-нибудь снова стать прежней – безукоризненной, модной Анитой?

Вскоре наружу вышел уже весь ребеночек. «Но разве он должен быть такого жуткого пурпурного цвета?» – удивлялась Клара. Больше всего он был похож на извивающуюся толстую рыбу, и Кларе вспомнились угри, извивающиеся в садке. И он был совсем голенький, и с такими… большими причиндалами!

Клара так и застыла. Боже мой! Но Ивлин, похоже, ничто не смущало. Мало того, она выглядела страшно довольной. Она пошлепала младенца по попке, он заплакал, и вот тут силы окончательно изменили Аните: задыхаясь от рыданий, извергая настоящий водопад слез, она рухнула на пол. А Ивлин ловко завернула младенца в полотенце и, как только Аните помогли подняться и сесть в кресло, положила его ей на грудь. Ребенок – а может, сама Анита – как-то странно замяукал, Клара в полном изнеможении рухнула на ближайший стул, и тут задняя дверь распахнулась настежь. Клара ничуть бы не удивилась, если бы на пороге возникло лох-несское чудовище, а Ивлин запросто справилась бы и с ним тоже.

– О, моя дорогая! – вскричал доктор Кардью, роняя на пол свой саквояж и тщетно пытаясь сорвать с себя пальто. Его глаза были полны слез. А у него за спиной маячили две бездыханные фигуры – Питер, милое покрытое веснушками лицо которого было исполнено напряжения и надежды, и темноглазый Айвор.

Вот тут-то Клара и потеряла сознание.

Глава тридцать третья