Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Истеричка отвергает партнера, не готового разделить ее социалистические воззрения на необходимость признания и поддержки малых и угнетенных, в чем, собственно, и следует искать корни пресловутого феминизма, толков о котором больше, чем это имеет смысл, поскольку лежащее в его основе желание гораздо старше нуклеарного семейного мифа, к которому апеллируют его реакционные критики. Обсессивный невротик в свою очередь не желает партнера, который, даже подыгрывая его требованию, тем не менее самой попыткой соответствовать оскорбляет его представление о должном уровне суждения или творческого продукта. Как заметил Фрейд в работе «Об унижении любовной жизни», невротик навязчивости при возможности предпочел бы проститутку, но не потому, что сможет реализовать с ней жестокую сторону своего влечения, а поскольку она освобождает его от необходимости прилагать к ее идеалу-Я педагогические усилия. Последние обсессивный тип применяет к своей более интеллигентной жене, влечение к которой, если она недостаточно удовлетворительна в этом отношении, опять-таки может быть задержано. По меркам более чувствительной к подобным вещам эпохи Фрейда данный тезис звучал по-настоящему скандально.

В этом смысле паранойяльность обсессика, равно как и сексуальная холодность истерички, обязана своим возникновением другому, который считывает посылаемые невротиком сигналы неправильно, не распознавая в них преобразованный посыл отцовской инстанции или же, напротив, полагая, что речь идет о ее узурпации. Так, оскорбительное и гомофобное поведение отца в ответ на импульс истеризованной дочери доказывает, что притязания истерички хотя и не получают его одобрения, однако не ускользают от внимания – по не вполне очевидной, но чрезвычайно настоятельной для него самого причине отец стремится наложить на них запрет. Движущей силой этого конфликта служит соперничество, но не за место мужской власти, как предполагает феминистская оптика, а за положение источника соблазна: отец подозревает истеричку в присвоении принадлежащей ему по праву роли в побуждении другого желать.

Описанная педагогика желания проливает свет на поведение субъекта, которое зачастую считывается как взаимодействие с объектом удовлетворения, тогда как оно лежит в более высокой структурной плоскости: предметом требования субъекта выступает не удовлетворяющий объект, а желание другого. Смысл лакановского идеала-Я, таким образом, состоит вовсе не в том, чтобы ему соответствовать, а в том, чтобы систематически поверять им и на соответствие ему желания другого.

Сходство обсессивной и истерической стратегий здесь настолько очевидно, что даже несовпадающие ответы на вопросы, которые ставит перед ними невроз (обсессик присваивает тревогу более успешного другого, истеричка извлекает за него его упущенное наслаждение), не отменяют того, что обе решают одну сверхзадачу, делая выводы из доступного им аспекта отцовской метафоры. Из производных этой метафоры субъект формирует желание, которое при взаимодействии с желанием другого на данном этапе сексуации неизбежно опирается на обращенное к этому желанию требование.

Этим как раз и объясняется специфическая открытость обоих типов невроза анализу, которую специалисты зачастую принимают за их анализабельность как таковую. Суждение об изначальной подверженности всех невротиков аналитическому воздействию содержит ошибку обобщения, поскольку распространяет свойства целого класса пациентов на то, что присуще отдельным невротическим типам по иной, нежели принадлежность к этому классу, причине. Невротики в целом анализируемы – так звучит тезис, неявно предполагающий, что у других классов расстройств все обстоит не так радужно. Из виду при этом упускается, что своей анализабельностью невротики обязаны не столько небольшой тяжести расстройства, которая питает мистическую веру аналитика в интеллектуальную и психическую сохранность анализантов, способных принять его помощь, сколько тому, что аналитическое вмешательство, которое тоже имеет дело с отцовской метафорой, решает задачу ее низведения до желания иным способом. Лишь благодаря этому субъект может что-то из анализа извлечь.

Это не снимает вопроса о том, как осуществляется переход от той области, вне которой невротик себя не мыслит и где он неусыпно наблюдает за неумением другого извлечь наслаждение, как это делает истеричка, или же откладывает неизбежное состязание с ним, как это делает невротик навязчивости, – к ситуации анализа. Почему субъект порой заканчивает свое движение именно там? Не секрет, что в анализ в первую очередь толкает мода на тот или иной вид досуга – в той мере, в какой это вообще совместимо с развитой невротической стратегией, которая любых поветрий скорее демонстративно избегает. В этом смысле анализ, как и всякая альтернатива ему, переживает свои взлеты и падения, которые никак не проясняют мотивов пришедшего в него субъекта.