Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Описанный механизм и позволяет анализу достигать некоторых успехов, предоставляя анализируемому субъекту (в случае, если анализ следовал определенным правилам) возможность отказаться от привычных способов наслаждаться, долгое время составлявших фундамент его существования. Однако в оценке этого известного аналитикам со времен Фрейда результата следует соблюдать умеренность. Обязан ли он благотворному самоанализу субъекта под руководством специалиста, благодаря которому упорство в повторении претензий уступает место тому, что на языке морализаторской психотерапии называется «способностью прощать», «отпускать» прошлое, подавляя питаемые симптомом побуждения? Характерное бахвальство завоевавших мировую известность психотерапевтов, рекламирующих даруемую их методом новоприобретенную душевную щедрость, легко поставить под сомнение, поскольку специалист, будь он хоть гуру психической жизни, никоим образом не в состоянии к подобным проявлениям своих пациентов побудить.

Желание аналитика ничего общего с описанным карманным христианством не имеет. Если субъект оставляет стезю повторения, которое прочитывается в анализе как организующее его жизнь, то достигает этого не на пути смирения. Навязчивость, с которой христианская риторика пытается около анализа расположиться, ничем не отличается от благочестивой обсессивности, которая свойственна внутренней борьбе, разворачивающейся на анальном уровне. И эта риторика никак происходящее в анализе не проясняет.

Точно так же не отличается определенностью и речь преданных своему делу аналитиков, неспособных признать, что изменения в субъекте не сводятся к «глубокой проработке бессознательного», как на этом настаивает гордящийся своей классической строгостью анализ. Миф «полной проработки» заключает в себе все те аффекты вины и скорби, которыми обременена позиция Фрейда, ощущавшего, что его метод слабо обоснован с научной точки зрения, и в свое оправдание готового предъявить нечто вроде достаточно добросовестной работы специалиста (good enough analyst).

Однако скепсис, порожденный более радикальным следованием Фрейду, может полностью развенчать этот миф в пользу совершенно иного представления о предмете аналитической деятельности. К пониманию здесь удалось прийти не раньше, чем аналитик, пусть и в лице одного лишь Лакана, сформулировал, что собой представляет аналитическая святая святых – операция интерпретации. Вместо инструмента «проработки», что означало бы редукцию интерпретации к своего рода экспериментально проверяемой научной гипотезе, Лакан предложил видеть в ней производное от желания аналитика.

Лакановский жест практически никем не был оценен по достоинству в силу инерции восприятия сеттинга во фрейдовском наследии, по сей день настолько сильной, что специалисты и мысли не допускают о более глубоких его импликациях. Однако подобная перспектива открывается в следующем лакановском замечании:

[Тема], которую лишь самый тонкий слух способен был уловить, – это особого рода желание, которое обнаруживается в аналитической интерпретации, – желание, чьей наиболее показательной и наиболее загадочной формой являются последствия для хода анализа удачного вмешательства аналитика[61].

Заявление это подвело черту под длительной эпохой истеризации специалистов по поводу статуса их интерпретаций, сомнений в своей деятельности и неуверенности в том, какой именно жест они совершают, выдавая очередное толкование, и в каких отношениях его плоды находятся с так называемой истиной. Последняя одновременно создает шум, загрязняя фактическое положение аналитика, и вносит в него цензурно-контролирующий, полицейский подтекст. Заявив, что интерпретация продиктована инстанцией желания аналитика, Лакан снял вопрос о ее произвольности, который его современники решали как придется, склоняясь к тому, что даже в сомнительных случаях она придает процессу движущий момент. Неслучайно одним из самых популярных мнений по этому поводу было убеждение, что интерпретация аналитика не может быть ложной, поскольку вызывает сопротивление, истинность которого важнее точности самой интерпретации.

Лакан избавляет аналитика от необходимости подобных уловок, прямым текстом утверждая, что интерпретация, как отмечалось ранее, не лжет в той мере, в которой несомненна аналитическая тревога. Иными словами, значение имеет не столько впечатление, которое она произвела на анализанта, сколько тот аффект, который необходимость дать в ней отчет пробудила в самом аналитике. Это не означает, что желание аналитика ограничивается аналитической ситуацией, однако, как замечает Лакан, только в ней желание обретает ту форму, которая при удачном исходе обеспечивает продвижение как для участников анализа, так и для самого аналитического метода.