Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Вместо того чтобы двигаться вслед за Фрейдом, объявившим расщепление одним из самых глубоких по своим последствиям процессов, реальность которого еще не нашла признания в анализе, Штерба с последующими аналитиками делает нечто совершенно противоположное. Прежде всего он намеревается извлечь из Spaltung выгоду, подчинив его так называемым «процессам Я» анализанта, которые, по мнению Штербы, способны выступить на стороне аналитика и содействовать тем самым продвижению в анализе:

Способность Я к расщеплению предоставляет аналитику возможность посредством интерпретаций и вопреки мощному сопротивлению влечения и вытеснения контактировать с Я, преодолевая посредством одной из частей Я сопротивление ‹…›. Терапевтическое расщепление Я необходимо для того, чтобы у аналитика была возможность привлечь, завоевать… часть Я и противопоставить частям Я, оккупированным в переносе влечением и защитой[26].

Представление о расщеплении как основе для психоаналитической оккупации, сговора «зрелой личности аналитика» со «здравой частью субъекта» позволило проигнорировать предупреждения позднего Фрейда о Spaltung как силе, едва ли подвластной влиянию Я. Однако такой маневр не решал всех проблем. Оставалось совершенно неясным, с какой стати анализанту всем этим заниматься, в чем его выгода и почему под воздействием анализа он непременно обратится к своей «здравой части». Вопросы эти были порождены отнюдь не недобросовестностью или невнимательностью аналитиков, но отсутствием у самого Фрейда ответов при обсуждении власти анализа над субъектом.

Все существенно упростилось после открыто провозглашенной Уильямом Хоффером в 1950 году необходимости осуществлять терапию через идентификацию с функциями аналитика, вопреки возражениям со стороны тех, кто хорошо помнил слова Фрейда из «Jenseites des Lustprinzip» о «дружественном влиянии на пациента» (durch menschliche Beeinflussung). В оригинале речь шла о влиянии исключительно гуманном в устаревшем сегодня понимании этого слова как дружелюбной снисходительности к человеческой слабости.

Выбор этого выражения Фрейдом свидетельствовал о том, что он мог позволить себе игнорировать поставленный позднее вопрос об «индивидуальной личности». Речь у него идет не о слабости конкретного субъекта, но о том, что делает крайне неудобным бременем человеческую долю как таковую. В формулировке Фрейда это пробуждает у аналитика дружественное сочувствие, однако не только он сам не обязан сближаться и глубоко вникать во все без исключения душевные нужды пациента, но и от последнего не вправе требовать принятия на себя той части аналитической работы, которая вынудит его поступиться своей законной позицией в анализе.

Именно Фрейд был тем, кто прекрасно знал, как далеко простирается желание пациента занять некоторое место в жизни аналитика. Недаром Фрейду принадлежат наблюдения за пациентами, которые в своем фантазме, подкрепленном ситуацией анализа, начинают мнить себя аналитику сватом и братом. Но замечает он и то, что инициатива во всех подобных эпизодах принадлежит именно анализируемому и не выходит за пределы той фантазматической структуры, в которую его желание было вписано еще до прихода в анализ. Даже в самых смелых фантазиях анализанта между ним и аналитиком пролегает непреодолимая граница. Сама возможность вовлечь анализируемого субъекта в процесс насколько, чтобы вменить ему в обязанность идентификацию с аналитической инстанцией или ее частями, показывает, до какой степени после смерти Фрейда эта граница была нарушена.

Это нарушение остается практически незамеченным, поскольку исчезнув, граница немедленно восстанавливается в другом месте. Теперь аналитик и анализант предположительно находятся на одной стороне с «сохранными» частями Я, тогда как симптом, невротическое нарушение, занимают место чего-то отчужденного. Там, где аналитику мерещится возможность проработки вытесненного в рамках нового союза с Я анализанта, анализ производит вытеснение нового порядка.

Эту новую ситуацию Лакан характеризует следующим образом: