Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

В этом смысле любая попытка этически или структурно-завершенно помыслить перспективу «следования (своему) желанию» без отцовской метафоры обречена на провал, так как уводит в политическое воображаемое, не имеющее с поставленным Фрейдом вопросом ничего общего. Перефразируя известную максиму – тому, кто не признает связи этой метафоры с господством желания, надлежит молчать и о следовании ему.

Впрочем, первым замолкает сам Лакан, обнаруживший в собственном окружении сопротивление попыткам реабилитации тех постулатов Фрейда, которые он не всегда проговаривал прямо, но которые даже в косвенной форме вызвали у сообщества беспокойство. Поддержанное Лаканом требование Фрейда признать логическую первичность того, что входит в мир субъекта вместе с отцовским представителем, профессиональные аналитики встречали с неизменно глубоким недоумением. Даже психоаналитическое диссидентство со стороны антипсихиатрии потребовало признать вопрос отцовской инстанции исчерпанным и подлежащим публичному сожжению. Напротив, лакановский подход показывает, что этот вопрос еще даже не был толком поставлен и его отбрасывание столь же поспешно, как ниспровержение религии материализмом XIX века. Условия функционирования желания под влиянием означающего, вводимого отцовской метафорой, опровергают тот образ, с которым отцовскую инстанцию ассоциирует современное философское знание, где ее действие тенденциозно сводят к слепому запрету. И хотя такое представление частично обязано самому Фрейду, все связанное в его учении с отцовским следом предстает в постколониальном философском изложении в чрезвычайно огрубленном виде, подталкивающем к отождествлению отцовской инстанции с культом силы, маскулинной примативностью, доминантностью по отношению к женщине, ребенку или же к тому, кто имел несчастье перенять те или иные их черты. Повсеместность подобных воззрений, а также большое число вдохновленных ими философских и художественных практик порождает суждения, в которых вопрос о связи желания с отцовским следом оказывается отброшен – во всяком случае в общественной дискуссии о гендере, достигшей сегодня почти планетарных масштабов, этот вопрос больше не обнаруживается.

В отличие от психоаналитиков и, в еще большей степени, от философов, пытающихся выработать по отношению к Эдипу бескомпромиссную позицию, вернув ему актуальность или же решительно отбросив как инструмент угнетения, Лакан признает Эдипа во фрейдовском прочтении анахроничной, но беспрецедентной попыткой указать на уникальное место, из которого может быть поставлен вопрос о различиях в способе желать. Какие бы фантастические очертания ни носил фрейдовский семейный миф, именно с непримиримостью, исходящей от отцовской метафоры, на которую Фрейд при помощи этого мифа пытался указать, Лакан увязывает процедуры сексуации, то есть приобретения желанием определенного образа и связанной с ним способности создавать в бытии субъекта неравновесность. Необходимость принимать отцовский след во внимание обусловлена сексуацией как операцией двойного различения – внутри желания, что первоначально ставит субъекта перед вопросом пола и присущего ему способа желать, и в сущем, которое может быть инстанцией желания оккупировано («замарано», по экспрессивному выражению Джудит Батлер).

Аналитическое предприятие, которое со своей стороны вмешивается в желание субъекта, создает прецедент для новой неравновесности, неизбежно задействуя связь с отцовским элементом как своим источником. Не будучи проявлением власти или конъюнктурной тенденциозности, желание аналитика тем не менее никогда не прерывает с этим источником отношений.

Глава 7 Речь реального отца

Оставив последствия упоминания Имени-Отца на незавершенном семинаре 1963 года без комментария, Лакан семь лет спустя возвращается к необычному, с его точки зрения, поведению аналитиков в связи с этим вопросом:

Это поразительно – мог бы найтись хоть кто-нибудь, кого бы вопрос об отцовской метафоре хоть немного задел, кто сумел бы хоть немного в него углубиться. Мне всегда хотелось, чтобы хоть кто-нибудь сделал шаг вперед, проложил мне колею, указал дорогу. Но этого, так или иначе, не случилось, и вопрос об Эдипе остается не затронутым[35].

Впрочем, молчание аналитиков на этот счет сопровождалось обилием рассуждений более широкого сообщества, хорошо усвоившего слова самого Лакана об отцовской роли в формировании идеала-Я. Лакановская мысль пришлась ко двору и приобрела популярность в кругах интеллектуалов, чье становление проходило под знаком культурологически преломленного марксизма, культивирующего особое внимание исследователей ко всему, что связано с принудительностью и властью.