Метамодерн в музыке и вокруг нее

В случае Неприятностей очевидно, что ни о репетитивном «праздновании» трезвучия, ни об экстазе, в который, по Райху, должна приводить музыка всех в пределе слышимости, речь не идет. Их тема для минималистического паттерна – слишком длинная и синтаксически законченная, ее проведения разграничены паузами, а потому она не провоцирует собственное повторение, как это происходит с классическими паттернами минимализма, а скорее застывает в недоумении. Аккорды здесь действительно «неприятные»: странные и неуютные, вто время как для минимализма важна тональная устойчивость, вновь возвращенная музыке укорененность в главных ступенях.

Своей меблировочной музыкой Сати не столько предвосхитил минимализм, сколько заложил начало «скучной» музыки, первой декларативно скучной музыки в мире: музыки, основанной на повторах и не несущей никакой музыкальной информации. Неприятности по замыслу автора должны идти много часов, и это действительно – скука, ведь повторяемый паттерн – медленен, вял и лишен какой-либо ударности.

Через несколько десятков лет философия откроет поэтику скуки: «скука не так уж далека от наслаждения: это наслаждение, увиденное с другого берега – с берега удовольствия»[347]; у Сати же топос скучного оказался скрытым агентом метамодерна, размывающим идею композиторского опуса – по своему существу обязанного быть

интересным.

Сегодня новая музыка завоевывает свое право быть скучной, говорить о незначительном, воспевать ощущение собственного бессилия. Она восстает против «культуры большого, еще большего, наибольшего, мучительного, трагического, ужасающего, самого что ни на есть влекущего, душащего и ошеломительного»[348]. На место музыки о том, «какой я умный, сложный, развитый» приходит музыка о том, «как я мало знаю, как я мало умею». Композиторы сегодня ищут и находят многое в том, что всегда было территорией музыкальной скуки – медленных темпах, затертых клишированных оборотах, обобщенных интонациях; но именно Сати в своей музыке открыл, как на все это можно смотреть «с берега удовольствия».

постлогика

Сати совершает «подкоп» под самое основание музыкальной логики.

Все крупные композиторы в истории так или иначе нарушали музыкальную логику своего времени. Можно сказать, сама система правил, диктуемая тем или иным стилем или гармоническими законами эпохи, существует для того, чтобы композитор мог образовывать красивую субсистему ее нарушений. Так, Бетховен, приходя вместо ожидаемой репризы (то есть возвращения первой, экспозиционной части сонатного аллегро) в репризу инотональную (то есть начинающуюся в неожиданном Ре мажоре вместо Фа мажора) в своей 6-й фортепианной сонате играет в рамках правил классического сонатного аллегро – и только поэтому мы замечаем его игру.

Совсем иные процессы происходят у Сати. В последних тактах его Сушеных эмбрионов «вдалбливается» простейший кадансовый оборот – он повторяется до предела долго, так мог бы играть спятивший тапер. И это абсурдное повторение каданса у Сати не нарушает логику – наоборот, оно напрямую следует законам сонатной формы, предполагающей в своей коде окончание и побочной партии, и репризы, и целой части, и, наконец, всего цикла. Композиторы «совершенного опуса» спорили с логикой, нарушая ее, Сати – соблюдая (потрясающий ментальный кульбит!), поэтому нам даже не всегда понятно, почему это так смешно. Про Сушеные эмбрионы Сати пишет в рукописи: это сочинение «совершенно непонятное, даже для меня»[349].

Опровержение логики через ее гипертрофированное соблюдение также проявляется в пьесах, которые описывают сами себя. В некоторых случаях это становится языковым описанием формы – прием, который потом встретится в Лекции о ничто

Кейджа («сейчас мы с вами в самом начале тринадцатого раздела четвертой большой части нашей лекции»[350]). В Трех пьесах в форме груши Сати обозначает разделы музыкальной формы текстом: «манера начинать», «продолжение прежнего», «еще» и «повторение» – удивительный пример испарения смысла из тавтологии, обнуления за счет прямого объяснения, взаимной иллюстрации.

Ирония Сати чаще всего подспудна и на первый взгляд незаметна; Сати говорил: «не люблю шутливость, а также все, что на нее смахивает»[351]. И сегодня, в эпоху постиронии и метамодерна, пришло время отнестись к этим словам серьезно – как и ко многим другим его фразам, которые казались шутливыми раньше: Сати действительно не шутит, его формы нужно воспринимать как серьезный художественный жест.

поэтика несовершенного опуса