Метаморфозы

        Был от нее же рожден и Кинир, и когда бы потомства

        Он не имел, почитаться бы мог человеком счастливым.

300 Страшное буду я петь. Прочь, дочери, прочь удалитесь

        Вы все, отцы! А коль песни мои вам сладостны будут,

        Песням не верьте моим, о, не верьте ужасному делу!

        Если ж поверите вы, то поверьте и каре за дело.

        Ежель свершенье его допустила, однако, природа, —

305 За исмарийский народ и за нашу я счастлив округу,

        Счастлив, что эта земля далеко от краев, породивших

        Столь отвратительный грех. О, пусть амомом богаты,

        Пусть и корицу, и нард, и из дерева каплющий ладан,

        Пусть на Панхайской земле[454] и другие родятся растенья,

310 Пусть же и мирру растят! Им дорого стала новинка!

        Даже Эрот объявил, что стрелой не его пронзена ты,

        Мирра; свои он огни от греха твоего отвращает.

        Адской лучиной была ты овеяна, ядом ехидны,

        Ты их трех фурий одна: преступленье — отца ненавидеть,

315 Все же такая любовь — преступленье крупней. Отовсюду

        Знатные ищут тебя домогатели. Юность Востока

        Вся о постели твоей соревнуется. Так избери же,

        Мирра, себе одного, но, увы, все в одном сочетались.

        Все понимает сама, от любви отвращается гнусной

320 Мирра, — «Где мысли мои? Что надо мне? — молвит, — о боги!

        Ты, Благочестье, и ты, о право священное крови,

        Грех запретите, — молю, — преступлению станьте препоной,

        Коль преступленье в том есть. Но, по правде сказать, Благочестье

        Этой любви не хулит. Без всякого выбора звери

325 Сходятся между собой; не зазорно бывают ослице

        Тылом отца приподнять; жеребцу его дочь отдается,

        Коз покрывает козел, от него же рожденных, и птицы

        Плод зачинают от тех, чьим семенем зачаты сами.

        Счастливы те, кто запретов не знал! Дурные законы

330 Сам себе дал человек, и то, что природа прощает,

        Зависть людская клеймит. Говорят, что такие, однако,

        Есть племена, где с отцом сопрягается дочь, или с сыном

        Мать, и почтенье у них лишь растет от любви их взаимной.

        Горе мое, что не там привелось мне родиться! Вредят мне

335 Здешних обычаи мест! Но зачем возвращаюсь к тому же?

        Прочь, запрещенные, прочь, надежды! Любви он достоин, —

        Только дочерней любви! Так, значит, когда бы великий

        Не был отцом мне Кинир, то лечь я могла бы с Киниром!

        Ныне ж он мой, оттого и не мой. Мне сама его близость

340 Стала проклятием. Будь я чужой, счастливей была бы!

        Лучше далеко уйду и родные покину пределы,

        Лишь бы греха избежать. Но соблазн полюбившую держит:

        Вижу Кинира я здесь, прикасаюсь к нему, говорю с ним,

        Для поцелуя тянусь, — о, пусть не дано остального!

345 Смеешь на что-то еще уповать, нечестивая дева?

        Или не чувствуешь ты, что права и названья смешала?

        Или любовью отца и соперницей матери станешь?

        Сыну ли старшей сестрой? Назовешься ли матерью брата?

        Ты не боишься Сестер[455], чьи головы в змеях ужасных,

350 Что, беспощадный огонь к очам и устам приближая,

        Грешные видят сердца? Ты, еще непорочная телом,

        В душу греха не прими, законы могучей природы

        Не помышляй загрязнить недозволенным ею союзом.

        Думаешь, хочет и он? Воспротивится! Он благочестен,

355 Помнит закон. О, когда б им то же безумье владело!»

        Молвила так. А Кинир, посреди женихов именитых,

        В недоумении, как поступить, обращается к Мирре,

        По именам их назвав, — чтоб себе жениха указала.

        Мирра сначала молчит, от отцова лица не отводит

360 Взора, горит, и глаза обливаются влагою теплой.

        Но полагает Кинир, — то девичий стыд; запрещает

        Плакать, и щеки ее осушает и в губы целует.

        Рада она поцелуям его. На вопрос же, — который

        Был бы любезен ей муж, — «На тебя, — отвечала, — похожий!»

365 Он же не понял ее и за речь похваляет: «И впредь ты

        Столь же почтительной будь!» И при слове «почтительной» дева,

        С мерзостным пылом в душе, головою смущенно поникла.

        Ночи средина была. Разрешил и тела и заботы

        Сон. Но Кинирова дочь огнем неуемным пылает

370 И не смыкает очей в безысходном безумье желанья.

        Вновь то отчается вдруг, то готова пытаться; ей стыдно,

        Но и желанья кипят; не поймет, что ей делать, так мощный

        Низко подрубленный ствол, последнего ждущий удара,

        Пасть уж готов, неизвестно куда, но грозит отовсюду.

375 Так же и Мирры душа от ударов колеблется разных

        Зыбко туда и сюда, устойчива лишь на мгновенье.

        Страсти исход и покой в одном ей мерещится — в смерти.

        Смерть ей любезна. Встает и решает стянуть себе петлей

        Горло и, пояс уже привязав к перекладине, молвив, —

380 «Милый, прощай, о Кинир! И знай: ты смерти виновник!» —

        Приспособляет тесьму к своему побелевшему горлу.

        Ропот ее, — говорят, — долетел до кормилицы верной,

        Что по ночам охраняла порог ее спальни. Вскочила

        Старая, дверь отперла и, увидев орудие смерти

385 Подготовляемой, вдруг завопила; себя ударяет

        В грудь, раздирает ее и, питомицы вызволив шею,

        Рвет тесьму на куски. Тут только слезам отдается;

        Мирру она обняла и потом лишь о петле спросила.

        Девушка молча стоит, недвижно потупилась в землю.

390 Горько жалеет она, что попытка нарушена смерти.

        Молит старуха, своей сединой заклинает; раскрыла

        Ныне пустые сосцы, колыбелью и первою пищей

        Молит довериться ей и поведать ей горе; девица

        Стонет молящей в ответ. Но кормилица вызнать решила, —