Метаморфозы. Новая история философии

В биологии распространение этой идеи способствовало внедрению в теорию эволюции «катастрофизма». В отличие от классического дарвинизма, эволюционистов сегодня – парадокс! – больше интересуют не постепенные, плавные трансформации, а катастрофические, которые начинают рассматриваться как базовое условие обеспечения стремления жизни в широком смысле ко всё более высокому уровню сложности: якобы жизнь эволюционирует посредством регулярных, периодических кризисов, катастроф, а потому появление новой жизни, её «инновационное» развитие требует непрестанной деструкции старой жизни. Отсюда проистекает, например, популярность «гипотезы Геи» Джеймса Лавлока, в рамках которой главной движущей силой эволюции объявляется самая «мутабельная» (в смысле совпадения невероятно высокой частоты деления и не менее аномального количества мутаций, приходящихся на каждое такое деление) часть живой природы – микробы, микроорганизмы и вирусы. Они же объявляются самыми разумными представителями жизни. Ну, всё как у Ричарда Докинза, в общем. Все эти концепции – а их целый пучок, и Н. Талеб в них очень «гладко» вписывается – являются слегка прикрытым или даже нескрываемым анти-, но одновременно тем самым и гиперэкологизмом. Они как бы говорят: «Вы что!? Предотвратить катастрофу – значить вмешаться в естественный процесс самоорганизации жизни. Катастрофа – источник обновления и прогресса! Не смейте ей препятствовать и противодействовать». Сюда же добавляется и отрицание любого вмешательства государства: государство всё сглаживает, а нужно как раз обратное – чем катастрофы чаще и грандиознее, тем лучше. Но здесь прекрасно видно, что речь идёт о прямом (уже даже не переносном или символическом!) отождествлении жизни и капитала. Одна и та же логика – в биотехнологиях, медицине, раковой опухоли, вирусной пандемии, финансовых спекуляциях. Сегодня, де-факто, это одно и то же!

Долгое время в экономической науке доминировали «механистические» концепции, в первую очередь теории равновесия. Но сегодня мы наблюдаем возврат или обращение к биологическим (органическим) теориям экономического роста, ведь само понятие «роста» – скорее биологическое, нежели физическое. Но его также можно понимать по-разному, и доминируют сегодня как раз довольно странные представления, согласно которым экономический рост трактуется как процесс эволюции в точках или пространствах, где наблюдаются и преобладают неравновесные состояния. «Родословная» данных воззрений восходит к американо-австрийскому экономисту Йозефу Шумпетеру (1883–1950), который прямо говорил ещё в первой половине ХХ века, что для понимания экономического роста необходимо перейти от «статичного» мышления (возможно, в том числе, косвенно намекая на уход от центральной роли государства в экономике, поскольку корень слов один и тот же – state, государство, и static (лат.) – статичный), которое характерно для физики и механики, к «динамическому» мышлению в логике биологических концепций роста и эволюции. Но его представление об эволюции было очень специфичным даже для его времени. Й. Шумпетер считал, что эволюция – как жизни, так и капитала, логику которых, если не их самих, он отождествлял, – представляет собой череду жесточайших, разрушительных, но именно потому необычайно продуктивных кризисов и катастроф. Он назвал эти точки «роста» созидательным разрушением (creative destruction), а кривую инноваций описал как конвульсивную, то есть судорожную, припадочно-эпилептическую, «фриковую».