Метод Нострадамуса

Ефим Моисеевич оторвал взгляд от дневника Бюргермайера, поднял голову и пристально уставился на генерала.

— Что? — немного агрессивно осведомился тот, устав играть со стариком в гляделки.

— У мальчика железное алиби, — сообщил Ефим Моисеевич и снова склонил голову над дневником, обратив к начальству обрамленную седыми кудряшками коричневую плешь.

Иван Яковлевич немного посверлил эту плешь взглядом, словно надеясь проделать в ней отверстие и добраться до мозга, нисколько в этом не преуспел и снова повернулся к Глебу.

— В том-то и дело, — глубоко затягиваясь папиросой и щурясь от дыма, сказал он. — В том-то и дело, что алиби. Да еще, понимаешь, и железное…

Сиверов покосился на лежавший поверх бумаг пистолет Ефима Моисеевича. Дело было плохо, и эта жутковатая штуковина, конечно же, оказалась тут неслучайно. Вообще, такой оборот событий было легко предвидеть; по правде говоря, другого варианта просто не существовало. Глеб это знал, но в силу некоторых обстоятельств уклониться от визита в хранилище или хотя бы отложить его он не мог.

— Дело не в алиби, — сказал он, — а в обычной целесообразности. Какой смысл воровать что-то, чтобы тут же и вернуть?

Ефим Моисеевич в ответ на эту реплику лишь криво усмехнулся, продолжая бережно листать дневник придворного астролога, а Корнев укоризненно покачал головой.

— Во-первых, не тут же, — сказал он, — а почти через двое суток. А за это время всю эту писанину можно скопировать десятком способов. Даже переписать от руки — не все, конечно, а только самое основное. Так что целесообразность налицо.

«Дрянь дело, — подумал Глеб. — Совсем паршиво. Пожалуй, Федор Филиппович был прав, зря я все это затеял».

Генерал потушил в пепельнице папиросу.

— Так что, сынок, — продолжал он задушевным, доверительным тоном, — сам понимаешь, снять с тебя подозрение я не могу. Ну, не могу! А специфика нашего заведения, как тебе известно, диктует определенные правила. И одно из них таково: подозрение, даже малейшая тень, является достаточным основанием для… Ну, ты понимаешь.

Он начал заводить руку за спину. Глеб был к этому готов, и огромный пистолет Ефима Моисеевича будто сам по себе очутился у него в руке. Сиверов передернул ствол и навел пистолет на Ивана Яковлевича.

— Что это ты, сынок? — удивился тот.

Старик при этом даже не поднял головы — он по-прежнему перелистывал то дневник Бюргермайера, то содержимое папки с надписью «Дело», словно проверяя, все ли на месте.

— Прошу прощения, — медленным, плавным движением поднимаясь из-за стола, сказал Глеб, — но умирать я сегодня не планировал. И валять дурака я тоже не расположен, — добавил он, заметив, что Иван Яковлевич по-прежнему держит правую руку за спиной.

— И тем не менее валяешь, — заметил Корнев. — Да еще какого!

— Пистолет не заряжен, — не поднимая головы, произнес Ефим Моисеевич таким тоном, каким сообщают, что небо хмурится и что после обеда, возможно, пойдет дождик.

Глебу очень не хотелось в это верить, но он был достаточно опытен, чтобы по весу пистолета определить, что старик не лжет. Правда, оружием этой системы он еще ни разу не пользовался, и сравнивать его вес ему было не с чем. Чтобы окончательно во всем убедиться, Сиверов хотел было пальнуть в стену над головой Ивана Яковлевича, но решил, что и без того сделал уже достаточно ненужных телодвижений и мелодраматических жестов. Поэтому он просто еще раз передернул ствол и ничуть не удивился, когда из затвора ничего не выпало.

Генерал нарочито замедленным жестом кинематографического злодея, только что осознавшего, что главный положительный герой целиком, со всеми потрохами, находится в его власти, потянул из-за спины правую руку. В его мясистом кулаке оказался зажат мятый носовой платок, которым Иван Яковлевич без видимой необходимости вытер сначала лысину, потом лоб, затем щеки и, наконец, шею.

— Я хотел сказать, — спокойно, без тени насмешки, произнес он, — что с учетом специфики нашей работы даже тень подозрения является достаточным основанием для расследования.

Глеб с отвращением бросил пистолет на стол и уселся, чувствуя себя полным идиотом. Это было очень неприятное чувство.

— Если бы мне удалось нащупать в твоей трудовой биографии хоть одну точку пересечения с твоим предшественником, — все так же спокойно продолжал Корнев, — схватиться за пистолет ты бы не успел. Я бы просто не стал с тобой разговаривать, а отдал бы приказ охране, и тебя превратили бы в решето прямо там, возле лифта. Впрочем, если бы ты был знаком с прежним Библиотекарем и действовал с ним заодно, то вряд ли явился сюда.

— А что, — радуясь тому, что собеседник не видит сквозь темные стекла его глаз, спросил Глеб, — вам многое известно о моей трудовой биографии?

— Да практически ничего, — лениво и благодушно ответил Иван Яковлевич. — Поэтому я и говорю, что ничего не знаю о точках вашего соприкосновения. Но если узнаю… В общем, даже не пытайся убежать. Ни одно живое существо на этой планете не бегает достаточно быстро для того, чтобы убежать от пули.