Метод Нострадамуса

Вчера в Думе, в перерыве между заседаниями двух комиссий, одну из которых Альберт Витальевич возглавлял, а в работе другой принимал непосредственное участие, в буфете (в кулуарах, как любят выражаться журналисты), к нему подошел один коллега и поинтересовался, обдумал ли Жуковицкий свои предложения о поправках к законопроекту, который будет рассматриваться на будущей неделе. Вот тут-то Альберт Витальевич и испытал чувство, сходное с тем, которое, помнится, испытал однажды в далеком детстве. Он тогда возвращался из кинотеатра, где впервые просмотрел черно-белый фильм «Приключения на берегах Онтарио», снятый по произведениям Фенимора Купера, о Кожаном Чулке — Натаниэле Бампо, и его неразлучном спутнике, последнем из могикан, Чингачгуке. Шестилетний Алик Жуковицкий шел домой, а перед глазами у него по-прежнему суетились черно-белые фигурки делаваров, гуронов, английских охотников и французских солдат, которые бегали, стреляли и картинно падали с высоких бревенчатых стен осажденного форта. Потом он больно ударился обо что-то лицом и, придя в себя, обнаружил, что сошел, оказывается, с тротуара на газон и впечатался физиономией прямо в ствол росшей на этом газоне березы. Так вот, ощущение, испытанное им тогда и повторившееся спустя много лет в думском буфете (с чашечкой превосходного кофе в одной руке и бутербродом в другой), было ощущением грубого и болезненного возвращения к реальности из мира сладких грез.

В законопроекте, о котором шла речь, Альберт Витальевич был кровно заинтересован. В своем нынешнем виде данный законопроект его не устраивал, и депутат потратил немало времени и нервов, добиваясь отправки этого документа на доработку. Он также добился того, чтобы разработку предложений о поправках доверили ему, и вот, изволите ли видеть: второе чтение состоится уже на будущей неделе, а он за все это время даже не вспомнил об этом чертовом законопроекте!

Лера, как всегда, чутко уловила возникшую в разговоре заминку и, конечно же, догадалась о ее причине. Знать о вчерашнем казусе в Думе она, естественно, не могла, но поняла, что речь чуть было не зашла о чем-то неприятном для Альберта Витальевича, унижающем его мужское достоинство, и со свойственным ей тактом немедленно перевела разговор на другую тему.

— Ну, а что твой Юрген? — спросила она.

Жуковицкий про себя отметил, как тонко это было проделано. Лера сменила тему, но не резко, а повернув ось разговора всего лишь на сотую долю градуса: вроде, и тема прежняя — причины, по которым ее любимый с утра пораньше выглядит усталым и чувствует себя, как выжатый лимон, — а неприятная оговорка по поводу вчерашнего парламентского позорища осталась в стороне.

Он подумал, что так было всегда, с самого начала. Они часто встречались, проводили вместе время, много разговаривали; они делили постель, периодически вытворяя в ней такое, что наутро Альберт Витальевич только диву давался: откуда у него, немолодого, в сущности, мужчины, взялись силы и, главное, акробатические способности? И при этом все их разговоры напоминали игру в шахматы: каждый ход, каждое слово были тщательно продуманы и взвешены, даже когда они, казалось бы, просто трепались о ерунде, отдыхая после ураганного секса и куря одну сигарету на двоих.

Еще неделю назад Альберту Витальевичу казалось, что так и должно быть. Они оба — взрослые, самостоятельные, умные люди, давно переросшие всякую романтическую чушь и точно знающие, чего хотят друг от друга. Ясно, что цели у них не совпадают; ясно, что каждый из них стремится просто-напросто использовать другого так, чтобы получить для себя максимум пользы и удовольствия. Это нормально, потому что такова жизнь. Что наша жизнь? Игра! Вот только в последние несколько дней Альберт Витальевич вдруг почувствовал, что начинает уставать. Захотелось вдруг махнуть рукой на осторожность и, ничего не просчитывая наперед, выложить кому-нибудь — Лере, например, — все, как есть.

Жуковицкий знал, что она выслушает внимательно и с полным сочувствием, скажет в ответ все, что он хотел бы услышать в такой ситуации, и вообще поведет себя наилучшим образом. И сочувствие ее будет выглядеть неподдельным и искренним, но в том-то и беда, что он в эту искренность не поверит. А значит, и сочувствию ее грош цена, и откровенный разговор затевать не стоит — это будет пустое сотрясение воздуха…

— Юрген молчит, — нехотя ответил он на вопрос. — Не то чтобы совсем уж молчит, у Мазура не очень-то отмолчишься, но толку от того, что он говорит, никакого.

— Его что, бьют? — сдержанно ужаснулась Лера.

— Да нет, зачем же? — солгал Альберт Витальевич. — Существует множество других способов вызвать человека на откровенность.

Лера в задумчивости покусала красивую нижнюю губу ровными белыми зубами.

— Так, может быть, он действительно ничего не знает?

— Да я и сам так думаю. — Жуковицкий закурил сразу две сигареты и одну из них протянул любовнице. — На героя-молодогвардейца этот черемис никак не тянет. Мне только непонятно, что с ним теперь делать. Слишком уж много знает. Просто так отпустить нельзя, а… э…