Метод Нострадамуса

— Нашелся, дорогой ты мой человек, — приговаривал он, осторожно, чтобы не сделать больно, похлопывая Юргена по спине. — Живой! Слава тебе, господи! А я уж думал… Все, пошли отсюда, пошли скорее из этой крысиной норы… А вы, уроды, — железным голосом добавил он, обращаясь к охране, — на глаза мне не попадайтесь. Хотя бы до вечера. Остыть мне надо, лишний грех на душу брать не хочу. Хотя какой это, в сущности, грех?.. Ну, пойдем, Эрнст Карлович, пойдем, голуба. Есть хочешь? А курить? Э, что я спрашиваю… Пойдем, дорогой, все тебе будет — и ванна, и пожрать, и сигарета, и бутылочка… Если врач понадобится, будет и врач. Только, если тебе понадобится врач, кому-то из наших общих знакомых понадобится патологоанатом. Это я тебе клятвенно обещаю.

Юрген покинул подвал и уже не видел, как Мазур, стерев дерьмо со щеки носовым платком и с брезгливой миной швырнув платок в угол, коротко приказал охранникам:

— Пошли мыться. Концерт окончен…

* * *

— Но как же это?.. — пролепетал Юрген распухшими губами, ошарашенно глядя на стол.

На столе лежало все необходимое, начиная с включенного ноутбука последней и самой престижной модели (вместо калькулятора, который некогда было искать), и кончая ластиком на тот случай, если после пережитых волнений рука у Юргена ненароком дрогнет, и он испортит какой-нибудь мудреный астрологический чертеж. Здесь была и нераспечатанная пачка писчей бумаги, и новенький блокнот (в клеточку, других Юрген не признавал, и то, что Альберт Витальевич об этом, оказывается, помнил, было особенно приятно), и набор ручек, и профессиональная готовальня, и транспортир, и целых три линейки; еще на столе аккуратной, сужающейся кверху башенкой лежали те самые справочники и словари, которыми Юрген пользовался в памятную ночь своего знакомства с новым Библиотекарем.

А еще на столе лежало то, что, собственно, и повергло Эдуарда Максимовича в состояние, близкое к обморочному, — толстенная картонная папка с надписью «Дело» и знакомыми брызгами крови на пропитанной каким-то жиром крышке, а также пухлая тетрадь в пересохшей, потертой и покоробленной кожаной обложке — дневник придворного астролога Петра Великого. Смятые и заново разглаженные, с растертыми следами сигаретного пепла листки расчетов, сделанных Юргеном в ту проклятую ночь, тоже были здесь. Но на них Эдуард Максимович глянул только раз и больше уже не смотрел: он был до смерти рад, что простому смертному в этой писанине не разобраться даже после трех бутылок водки. Там, на этих мятых, перепачканных пеплом листках, был записан смертный приговор Жуковицкому, а заодно и ему самому.

Но все эти мысли скользнули по самому краешку сознания и сорвались в пустоту. Все это была ерунда на постном масле; главное — каким образом тут очутились «Центурии» и дневник?

— Ведь этого просто не может быть, — пробормотал Юрген.

— Да как же не может, когда — вот оно! — весело сказал Жуковицкий.

Спорить с этим было трудно. Астролог шагнул к столу, отодвинул тяжелый, массивный, сработанный под старину, из цельной дубовой древесины стул и уселся, поскольку именно это от него и требовалось. После горячей душистой ванны, бережной обработки синяков и ссадин, сытного, очень вкусного завтрака и хорошей сигареты он ощущал себя будто заново родившимся. Его избавление было сродни чуду; Юрген не верил в чудеса, подозревал, что сцена его освобождения была разыграна, как по нотам, но обдумывать все это ему сейчас не хотелось. Наоборот, хотелось верить, что все было именно так, как рассказывал Жуковицкий: Мазур, тупая скотина, прохлопал появление нового Библиотекаря, с перепугу наложил в штаны и принялся действовать по собственному разумению, на свой страх и риск. Ну, а какое такое «собственное разумение» может быть у матерого спецназовца наподобие нашего дорогого и горячо любимого Олега Федотовича, объяснять не надо.

Короче говоря, эта тупая скотина, наверное, замордовала бы ни в чем не повинного и, главное, незаменимого Эдуарда Максимовича до смерти, если бы похищенные бумаги не нашлись сами собой. И вот, когда они нашлись, когда, черт возьми, назрела настоятельная необходимость в них разобраться, использовать их по прямому назначению, этот урод, этот тупой долдон, этот так называемый начальник службы безопасности, наконец-то, пряча глаза, признался, что уже без малого неделю держит Юргена — единственного человека, который способен эти бумаги хотя бы прочесть! — на своей загородной базе, пытаясь выбить из него информацию, которой тот не располагает.

Едва узнав об этом, Альберт Витальевич, естественно, озверел и немедля кинулся на выручку. Его обуревала свирепая жажда убийства, и счастье Мазура, что он успел вовремя втянуть в плечи свою дубовую башку, не то валялся бы сейчас на полу в подвале, в луже дерьма и с пулей промеж ушей.