Метод Нострадамуса

— Для начала — чтобы ты мне поверил. Я человек немолодой, мне спокойно пожить хочется — в тепле, в достатке, в сытости. Я тебе, сынок, предложил честную сделку: деньги в обмен на товар. Не моя вина, что товар оказался с изъяном, — отвечать-то все равно мне! Охота, думаешь, мне остаток жизни в бегах провести? От тебя бегай, от сопляка этого бегай… Да и сопляк, сам понимаешь, не сам по себе. От тех, кто за ним стоит, долго не пробегаешь. Вот я и говорю: не пьянствовать тебе надо, а делом заниматься. Пока еще есть шансы все исправить, но их становится все меньше. Счет уже не на дни идет, а на часы. А может, и на минуты.

— За верой, приятель, ты в церковь ступай, — посоветовал Альберт Витальевич. Сердце у него взволнованно частило, и говорил он нарочито грубо, стараясь остудить не столько пыл собеседника, сколько свой собственный. — Или к девкам. Желательно, к деревенским. Расскажешь им насчет свадьбы и подвенечного платья, они тебе и поверят. Ну, хоть одна-то дура да найдется… А мне нужны гарантии.

— А гарантии в Госстрахе, — не остался в долгу собеседник. — И никакой я тебе, дураку, не приятель. Не хочешь по делу говорить, и черт с тобой. Сам как-нибудь разберусь. А ты сиди, читай Нострадамуса. А еще лучше — Бюргермайера. Там, у него в дневнике, про превратности судьбы много чего написано. Про то, как ловчее с высоты мордой в грязь падать — так, чтоб и в блин не расшибиться, и окружающих не сильно забрызгать, не то как раз ребра пересчитают. Тебе, сынок, эта ценная информация скоро пригодится. Если, конечно, доживешь.

— Ну, хватит, — проворчал Жуковицкий. Вопреки собственному принципу — не верить никому и никогда, — этому человеку он верил. Это был парадокс: верить тому, кто только что обул тебя на пятьдесят миллионов. Но развитое чутье прожженного политика и бизнесмена подсказывало: собеседник не лжет. Несомненно, какие-то свои секретные резоны и задние мысли у него имеются, но в том, что он произносит вслух, нет ни слова лжи. Мазур успел кое-что рассказать о хранилище, и Альберт Витальевич понимал: да, секреты свои там охраняют ревностно, и за торговлю упрятанными там материалами где-то на стороне по головке, конечно, не погладят. Да и сам он десять минут назад, помнится, уже начал разрабатывать план отыскания и ущучивания по всем правилам науки человека, который в данный момент хрипло дышал в трубку. Так что его таинственный собеседник сейчас и впрямь должен был чувствовать себя крайне неуютно. — Хватит болтать. О деле так о деле. Говори, что ты предлагаешь.

— Прямо так, по телефону? Тогда уж лучше сразу застрелиться. Я тебе, сынок, как у вас, у новых русских, выражаются, стрелку забью. Время и место сообщу позднее. Придумаю, как сообщить, и сообщу. А ты больше не пей, а то козленочком станешь…

— Ты меня еще поучи, — рыкнул Альберт Витальевич, но в трубке уже зачастили короткие гудки отбоя.

Докурив сигарету и выпив подряд две чашки крепкого кофе, он вышел в приемную — надо было распорядиться насчет горячей ванны и вообще узнать, что происходит на свете в его отсутствие.

На диванчике в приемной, подобрав под себя красивые ноги, сидела Лера. Она читала какой-то глянцевый журнал, на обложке которого виднелась гладкая, заштукатуренная до полной потери человекообразия, бессмысленная, как у резиновой куклы, морда фотомодели. Услышав звук открывшейся двери, Лера опустила журнал, подняла на Жуковицкого глаза и улыбнулась так, словно они расстались пять минут назад.

— Ты? — спросил он, не зная, что еще сказать.

— А ты думал, от меня так просто избавиться? — продолжая улыбаться, ответила она вопросом на вопрос.

— Ну и отлично, — сказал он.

Это действительно было отлично.

— Где Мазур, не знаешь?

Лера лениво пожала одним плечом.

— Думаю, уже далеко. Он был здорово напуган и, когда ты его прогнал, по-моему, только обрадовался. Наверное, даже заявление об увольнении не стал писать, а прямо прыгнул за руль и рванул, куда глаза глядят — может быть, за Урал, а может, и за границу.

— Ну и черт с ним, — сказал Альберт Витальевич, подумав между делом, что ничего другого от начальника охраны и ждать было нельзя. — Слушай, ты не знаешь, в доме есть кто-нибудь из обслуги? Мне бы ванну сейчас…

— Я приготовлю, — сказала Лера и, как всегда, легко и грациозно поднялась с дивана.

* * *

— Ах, чтоб тебя! — в сердцах воскликнул генерал Потапчук и легонько пристукнул сжатым кулаком по краю стола.

Портативный магнитофон с едва слышным шуршанием смотал ленту до конца, щелкнул и остановился. Магнитофон был старый, кассетный; Федор Филиппович подумал, что эту машинку давно пора выбросить, а вместо нее купить новую, цифровую, а потом решил: да нет, менять надо не магнитофон. Тебя давно пора менять, дорогой ты мой товарищ генерал, разиня ты старая, пень развесистый, еловый…

— Ну, Иван Яковлевич… — негромко сказал он.

— Простите, товарищ генерал? — слегка подавшись вперед и всем своим видом выражая готовность немедля ринуться в бой — по приказу начальства, естественно, — произнес заместитель.