Метод Нострадамуса

Он и сам не вполне представлял, какой бес дернул его за язык перечить этому странному и страшноватому старичку. Пистолет указывал на то, что намерения у старика серьезные, что голову Мазуру он прострелил не по ошибке и не в результате несчастного случая и что с Юргеном шутить он тоже не собирается. А улыбочка, приподнимавшая кверху уголки почти по-женски красивых, совсем не стариковских губ, наводила на мысль, что старик — человек незлобивый и в высшей степени интеллигентный, не упырь какой-нибудь, не костолом вроде Мазура, что лишние жертвы ему ни к чему и с ним обо всем можно вежливо, интеллигентно договориться. Эта улыбка показалась Юргену странно знакомой, словно он ее уже много раз где-то видел, но вспоминать, кто, где и при каких обстоятельствах так улыбался, не было времени. Сейчас нужно было понять, что главнее, какая из этих двух противоречащих друг другу деталей в большей степени определяет характер и намерения старика: улыбка или пистолет?

Для этого Юрген, наверное, и задал свой дурацкий вопрос. Ну, и еще на всякий случай: а вдруг старику нужны вовсе не «Центурии» и дневник Бюргермайера, а какие-нибудь другие бумаги? В конце концов, если хочет, чтоб его понимали с полуслова, пусть выражается яснее…

Старик выразился яснее. Раздался уже знакомый грохот, тоненько дзынькнуло стекло, и пуля, пробив в двойном стеклопакете аккуратное круглое отверстие пугающе большого диаметра, улетела куда-то в сторону спортгородка.

Астролог с трудом разогнул колени, только теперь обнаружив, что, оказывается, присел. Главным в облике старого подонка оказался все-таки пистолет, а никакая не улыбка, которой, к слову, на его морщинистой физиономии уже не наблюдалось. Губы были сурово поджаты, а выцветшие стариковские глазки смотрели на Юргена поверх пистолетного ствола холодно и внимательно. Так смотрит хирург, готовящийся сделать первый разрез, и Юрген решил, что дополнительных вопросов лучше не задавать. Все было ясно без слов, а так называемый «ответ» на следующий вопрос запросто мог угодить не в окно, а, скажем, в коленную чашечку. А может, и прямо в лоб. Чего там, в самом-то деле? Дневник — вон он, на кровати, папка с «Центуриями» в тумбочке…

— Так бы сразу и сказали, — слегка заикаясь, обиженно заявил Юрген и полез в тумбочку.

Завладев бумагами, старик заставил его лечь на кровать — лицом вниз, головой к изножью, а ногами на подушку, как будто подозревал, что под подушкой у Юргена спрятан пистолет. После этого он вытряхнул сыроежки из корзинки прямо на стол, сложил на дно корзинки бумаги, а сверху опять поместил грибы.

— Пристрелить бы тебя, — задумчиво поигрывая пистолетом, доверительно сообщил этот старый бандит, — да жаль, рано еще. Живи пока… астростролог.

Он небрежно сунул пистолет за отворот своей обтерханной, исхлестанной грязными ветками штормовки, и внешний облик его мигом перестал быть противоречивым. Теперь в дверях стоял самый обыкновенный грибник — правда, вызывающе еврейской наружности, но в остальном ничем не выделяющийся из многомиллионной массы российских пенсионеров внутридворового значения. И даже улыбочка его опять была тут как тут — ласковая, немного печальная улыбка пожилого интеллигентного еврея, много повидавшего на своем веку.

На прощанье еще раз печально улыбнувшись Юргену, как бы говоря: «Ну, и как вам нравится этот мир?», старик беззвучно растворился в полумраке коридора. Через некоторое время астролог отважился выглянуть в окно и успел увидеть, как старикан, неся на сгибе руки корзинку с сыроежками, семенящей походкой вышел за ворота, которые, как ни странно, теперь были открыты настежь.

Глядя в окно на эти распахнутые ворота, Юрген выкурил две сигареты подряд. Он вдруг обнаружил, что ему жалко покидать это место. Да, его удерживали здесь насильно; прошло совсем немного времени с тех пор, как его тут морили голодом, ежедневно избивали и подвергали всяческим унижениям. Но в последние дни здесь ему было не так уж и плохо: сытная еда, мягкая постель, занимательное чтиво и бездна свободного времени. Он только-только начал расслабляться, отдыхать душой и телом, и вот, пожалуйста, снова надо куда-то идти, что-то делать, а главное — принимать какие-то решения, от которых, очень может статься, будет зависеть жизнь…

Потом он оглянулся на труп Мазура, не испытав при этом ни испуга, ни удовольствия — ничего, кроме легкой брезгливости, словно на ковровой дорожке у двери лежало не тело его заклятого врага и несостоявшегося убийцы, а свиная туша. Эдуард Максимович отыскал под кроватью свои туфли и переобулся, только теперь заметив, что до сих пор ходил в одном шлепанце. Покончив, таким образом, со сборами, он подошел к Мазуру и заставил себя присесть на корточки.