Метод Нострадамуса

— «Орел пустыни». Так назывался этот его чертов пистолет.

Генерал снова поискал, куда бы пристроить пиджак, и, по-прежнему не найдя ничего подходящего, бережно опустил его на песок.

— Раздевайтесь, Федор Филиппович, — повернувшись на бок и подперев голову рукой, предложил Сиверов. — Погодка какая — загляденье! Искупаемся?

— Делать мне больше нечего, — проворчал генерал, но тут же, не устояв перед искушением, потащил с шеи опостылевший галстук. — Я не купаться сюда приехал, — продолжал он, заталкивая галстук в карман брюк и расстегивая пуговицы на рубашке. — И вообще, неужели для разговора не нашлось другого места?

— Большинство других мест расположено под крышей, — сообщил Глеб. — А я, честно говоря, чертовски соскучился по свежему воздуху. Да и вам, товарищ генерал, он тоже не повредит.

Федор Филиппович снова огляделся. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только писком стрижей, чуть слышным плеском воды у противоположного крутого берега да долетающим со стороны заливного луга несмолкающим стрекотанием кузнечиков. Покосившись на едва поблескивающий сквозь густую завесу серебристых и бледно-зеленых ивовых листьев черный лаковый борт генеральского «мерседеса», Потапчук решительно потащил с плеч рубашку.

— Что почитываешь? — поинтересовался он, расстегивая брючный ремень. — Это, случаем, не?..

— Ну что вы! — откликнулся Сиверов. — Ни в коем разе. Признаться, Нострадамусом я уже сыт по горло и даже выше. Слуга покорный! Кроме того, я ни черта не смыслю во французском, да и папка, между нами, сгорела.

— А это?

— Просто не смог удержаться, — признался Глеб. — Там, на месте, не дали дочитать, вот я и подумал: возьму с собой, полистаю на досуге. Любопытная вещица! Получается, что в шестьдесят втором году в Вологодской области действительно приземлялись инопланетяне! И, судя по тому, как составлены вот эти бумаги, — он кивнул в сторону раскрытой папки, — это был далеко не первый случай. По крайней мере, тех, кто проводил допросы, этот факт ни капельки не удивил.

— Наших обормотов ничем не удивишь, — проворчал Федор Филиппович, вылезая из брюк. — Это, брат, распространенная жизненная позиция: вообще ничему не удивляться. И свидетельствует она, увы, вовсе не о богатом жизненном опыте, как полагают ее носители, а лишь о косности мышления и отсутствии настоящего интереса к жизни.

— Чеканная формулировка, — сказал Сиверов. Он снова повернулся на живот, закрыл папку, положил на нее кулаки, а сверху пристроил подбородок. — Как там наш Иван Яковлевич?

— А что ему сделается? — ответил Потапчук, осторожно укладываясь на горячий песок. Он немного повозился, доставая из-под живота колкий, похожий на сморщенный стручок перца, свернутый в трубочку, хрупкий ивовый листок. — Как всегда, цветет и пахнет.

— Да? — неопределенным тоном переспросил Глеб. — А я думал, у него на меня зуб.

— Ну, в какой-то степени… Он считает, что гибели архива можно было избежать, если бы ты своевременно поделился с ним своими подозрениями.

— Это выглядело бы довольно странно, — сказал Глеб. — Подозревал-то я его!

— Я тоже, — признался Потапчук. — Особенно после того телефонного разговора с Жуковицким, когда собеседник через слово называл нашего господина депутата сынком.

— Да, — сказал Глеб, — старичок был непростой. Все предусмотрел, даже возможность прослушивания, и избрал самый простой способ перевести стрелки на собственного начальника.

— Пятьдесят лет в органах, — сказал Федор Филиппович. — Это не шутка. Он ведь не все эти годы просидел в подвале, перебирая бумажки, далеко не все. Опыт у него был богатейший, ум, интуиция — дай бог всякому…

— Что же это его на старости лет бес попутал? — удивился Глеб. — Я понимаю, всю жизнь сидеть на несметных богатствах и даже пальцем к ним не прикоснуться — это не всякий выдержит. Особенно в последние два десятилетия, когда все кругом только и делали, что хапали все подряд, до чего могли дотянуться. Ну, и продавал бы потихонечку свои архивы! Вот на что, скажите вы мне, такому старикану пятьдесят миллионов? На молоденьких потянуло? По курортам решил прошвырнуться? Так на все это ему хватило бы и одного миллиона. С головой хватило бы, до конца жизни.