Метод Нострадамуса

— Вы хотя бы представляете себе, что это такое — архив КГБ?! — с горячностью воскликнул Ефим Моисеевич, явно задетый показным равнодушием своего новоиспеченного коллеги. — Это занесенный на бумагу и дошедший до наших дней опыт спецслужб, копившийся с самого первого дня их существования! Ну, и плюс к тому — все, что спецслужбы так или иначе приобрели по ходу своей деятельности. Вам интересно, что на самом деле случилось с Ульяновым-Лениным? Когда он в действительности умер, как провел остаток своих дней… Ведь интересно, правда?

— Нет, — сказал Сиверов, — неправда. Это мне не интересно. Я это и без вашего архива знаю.

Старик остановился так резко, что Глеб едва не сбил его с ног.

— Так-так, — сказал Ефим Моисеевич, поворачиваясь к вновь прибывшему лицом и пытливо заглядывая снизу вверх ему в глаза. — Вот, значит, кто к нам пожаловал! Что ж, милости прошу. Вы с самого начала показались мне неординарной личностью. А за старого подонка Сиверса вам мое персональное спасибо. Мне приходилось с ним сталкиваться. Прегадостный был человечишка!

— Гм, — сказал Глеб.

Более развернутого ответа он дать не мог — у него просто не было слов. Информированность этого престарелого архивного гнома была, на его взгляд, чересчур велика, и Сиверову оставалось только проклинать свой язык, который не к месту и не ко времени вдруг стал слишком длинным.

— Не беспокойтесь, — правильно расценив эту, с позволения сказать, реплику, утешил его Ефим Моисеевич. — Мы ведь оба покойники, правда? А кому, как не вам, знать, что основное и, пожалуй, единственное преимущество мертвого человека перед живым заключается в том, что мертвые не болтают. А о Сиверсе я упомянул просто потому, что его незавидная судьба служит наилучшим подтверждением вашей профессиональной пригодности. Вы — прирожденный Библиотекарь!

— Вот никогда бы не подумал, — искренне сказал Глеб.

— Ну, это ведь не совсем обычная библиотека, — заметил старик. — Значит, и библиотекарь ей нужен не вполне обычный. Вообще, Библиотекарь — это не должность, а, скорее, почетное звание. На самом деле вы — хранитель фондов.

— А вы?

— Я — специалист по процеживанию дерьма и вылавливанию из него жемчужин.

За разговором они незаметно дошли до конца прохода и очутились в той части подземелья, где стеллажей не было. Здесь Глебу первым делом бросилась в глаза огромная груда картонных папок и каких-то разрозненных, исписанных где от руки, где на машинке листов, громоздившаяся прямо на бетонном полу у стены. Примерно в метре от пола в стене виднелось широкое квадратное отверстие, служившее устьем наклонной металлической трубы, что под довольно острым углом уходила куда-то вверх. Было нетрудно догадаться, что лежавшие на полу бумаги попали сюда именно по этой трубе. Глебу немедленно вспомнился грузовик, выезжавший из ворот в кирпичном заборе, когда они с Иваном Яковлевичем подходили к библиотеке. Вспомнился ему и дым, валивший из кирпичной трубы котельной несмотря на летнюю жару. Вмурованные в бетонный пол узкие рельсы, уходившие под массивную двустворчатую дверь в стене, а также стоявшая на этих рельсах небольшая вагонетка, приблизительно до половины заполненная все теми же картонными папками, довершали картину немудреного производственного цикла.

Справа от отверстия, через которое в подвал сваливали списанные архивные материалы, стоял еще один письменный стол — массивный, широкий, по старинке обтянутый зеленым сукном. На столе высилась мощная лампа на длинной суставчатой ноге, позади виднелось удобное кресло с высокой спинкой. Стол стоял между бумажной грудой и вагонеткой; под настольной лампой лежала тощая стопочка из трех или четырех папок, поверх которой поблескивали мощными линзами старомодные очки в широкой роговой оправе, а рядом со столом Глеб заметил прислоненный к стене странный инструмент — что-то вроде легких веерных граблей на раздвижном пластмассовом черенке. Глядя на все это, было очень легко представить, как Ефим Моисеевич сидит за столом, подтягивает к себе вот этими граблями все новые и новые папки из беспорядочной груды на полу, бегло пролистывает одну за другой и небрежно препровождает в вагонетку. И лишь одна из сотен, а может быть, и тысяч этих одинаковых белых папок с надписью «Дело» удостаивается чести быть отложенной в сторонку, чтобы после более внимательного ознакомления либо отправиться вслед за остальной макулатурой в вагонетку, либо найти свое место на длинных, свинченных из прочных стальных уголков стеллажах…

— Впечатляет, — сказал Глеб. — Похоже, у вас тут действительно полным-полно занимательного чтива. И вашу неприязнь к бюрократии понять нетрудно…

— Еще бы, — с кривой усмешечкой подтвердил Ефим Моисеевич. — Поначалу трогательный стиль этих писак с Лубянки и, в особенности, их орфография меня даже забавляли, несмотря на те ужасы, которые содержатся в их писанине. Но с тех пор прошло уже очень много лет. За такой срок любое развлечение может приесться. Тем более что людям свойственно с маниакальным упорством снова и снова повторять одни и те же ошибки, в том числе и орфографические.