Метод Нострадамуса

Слепой расстегнул стоящую на соседнем сиденье сумку и извлек оттуда детектив братьев Вайнеров. Пухлый, изданный в середине семидесятых годов прошлого века, том в дешевой картонной обложке был гораздо тяжелее обычной книги. Глеб открыл его на середине и вынул из вырезанного в страницах углубления пистолет. Надев на ствол глушитель, сунул в карман запасную обойму и убрал оружие в наплечную кобуру. Вряд ли оно пригодится в музее, но береженого бог бережет…

Разобравшись с пистолетом, достал со дна сумки муляж дневника и еще раз придирчиво его осмотрел. Подделка была грубой, но, не имея перед глазами оригинала, ничего лучшего он состряпать просто не мог. Ничего, авось, сойдет… В конце концов, Глеб знавал человека, который ухитрился подменить одну из выставленных в Эрмитаже работ да Винчи бумажной репродукцией, и ему это почти сошло с рук — подмену совершенно случайно заметил посетитель, разбиравшийся в живописи, как свинья в апельсинах…

Сиверов сунул свое рукоделие в глубокий карман куртки и вышел из машины. Над поселком Шарово ярко сияло полуденное солнце, беспощадно высвечивая окружавшее Глеба со всех сторон убожество: покосившиеся черные заборы, растрескавшуюся штукатурку, пыльные окна в гнилых рамах, грязь и мусор под ногами. Составляя свой отчет, прежний Библиотекарь не лгал и не преувеличивал: поселок действительно выглядел так, словно в нем долго велись активные партизанские действия. Ну, или так, примерно, как должно выглядеть поселение, оставленное людьми лет двадцать назад. Тем не менее здесь жили: над облупленным зданием администрации лениво шевелился под легким ветерком выгоревший государственный флаг, около магазина, как водится, отирались вялые, как прихваченные заморозком мухи, потрепанные личности мужского пола, а по ухабистой немощеной улице мимо Глеба проехала, с натугой вращая педали скрипучего велосипеда, тощая, жилистая баба неопределенного возраста в рваных кедах и засаленном мужском пиджаке, надетом поверх ситцевого платья. На голове у бабы было захватанное грязными пальцами кепи с огромным квадратным козырьком и вышитой на лбу надписью «US Navy». Франтоватый «уазик» с тонированными стеклами, а заодно и его явно нездешний водитель заинтересовали эту представительницу местного населения — проезжая, она поворачивала голову, как солдат на параде во время прохождения мимо трибуны с высоким начальством, стараясь удержать незнакомого мужчину в поле зрения. Глеб подумал, что это может скверно кончиться, и точно: как раз в тот момент, когда расшитый некогда золотыми дубовыми листьями козырек «военно-морской» кепки оказался развернутым почти на сто восемьдесят градусов против направления движения велосипеда, переднее колесо угодило в рытвину, пьяно завиляло из стороны в сторону, и тетке лишь с огромным трудом удалось удержать равновесие и не рухнуть в пыль. После этого казуса она больше не оглядывалась, целиком сосредоточив внимание на управлении своим транспортным средством, но Сиверов все равно с огорчением констатировал, что его образ наверняка остался в памяти у случайной свидетельницы.

В куртке было чертовски жарко, но снять ее Глеб не мог — под ней висел пистолет, а в кармане лежал поддельный дневник Бюргермайера. Солнце припекало так, что в голове сами собой всплывали полузабытые сведения из школьного курса географии, согласно которым Сибирь отличается резко континентальным климатом — то есть зимой здесь по-настоящему холодно, а летом, пусть и коротким, — действительно жарко. Это объясняется отдаленностью моря, которое служит чем-то вроде огромного радиатора — летом остужает, зимой греет и постоянно увлажняет воздух. Наверное, выросшему в Европе и всю сознательную жизнь прожившему на берегах Балтики Конраду Бюргермайеру и впрямь было очень трудно привыкнуть и к здешнему климату, и к отсутствию элементарных удобств, и к местным нравам…

Так, размышляя о чепухе, Слепой пересек ухабистую улицу, толкнул деревянную калитку и по вымощенной крошащимся от старости кирпичом узкой дорожке меж кустов сирени подошел к крылечку под украшенным богатой резьбой навесом, возле которого к беленой кирпичной стене была привинчена стеклянная табличка с надписью «Краеведческий музей». На крыльце, свернувшись калачиком, спала пятнистая черно-белая дворняга, мастью, экстерьером и, в особенности, загнутым в колечко хвостом напоминавшая лайку, но ростом от силы с таксу. Услышав скрип ступенек, она открыла один глаз, посмотрела на посетителя и, убедившись, по всей видимости, что человек твердо намерен потревожить ее покой, встала и лениво спрыгнула с крыльца в высокую траву, на прощанье неуверенно вильнув хвостом.