Метод Нострадамуса

Никакого расписания работы музея в пределах видимости не усматривалось, но день был будний, время рабочее, и Глеб наудачу потянул на себя дверь, которая, как оказалось, была оснащена довольно тугой пружиной. Преодолев сопротивление этого ржавого, трескучего и уже полузабытого архаичного приспособления, Сиверов перешагнул высокий порог и очутился в полутемных пустых сенях с голыми белеными стенами. Он ожидал увидеть где-нибудь здесь окошечко кассы или хотя бы столик, за которым скучает бабуся с вязанием на коленях, в обязанности коей входит продажа входных билетов и напоминание посетителям о необходимости вытирать ноги и ничего не трогать руками. Ни окошечка, ни столика с бабусей здесь, однако, не оказалось, зато половичок для ног был тут как тут — домотканый, полосатенький, вылинявший и застиранный, но чистый. Он лежал у второй, внутренней двери — высокой, двустворчатой, когда-то очень солидной и красивой, а теперь безнадежно изуродованной многолетними бугристыми напластованиями краски. На этой двери висела табличка с надписью «Вход», а под надписью наконец-то обнаружилось расписание, согласно которому музей в данный момент был открыт для посещения.

Глеб дисциплинированно вытер ноги, открыл дверь и вошел.

В низком квадратном помещении было сумрачно из-за буйствовавшей за окнами сирени, которая разрослась настолько, что почти не пропускала дневной свет. Первым делом здесь бросался в глаза недурно сохранившийся бивень мамонта, который, видимо, являлся главной жемчужиной экспозиции и потому был выставлен прямо напротив входа. В дальнем углу громоздилось, почти упираясь головой в дощатый потолок, траченное молью чучело медведя. Медведь стоял на задних лапах, выставив передние перед собой, и у Глеба сложилось вполне определенное впечатление, что чучело это было не набито специально для музея, а перекочевало сюда из чьего-то особняка, где, наверное, торчало в прихожей, держа на вытянутых лапах серебряное блюдо. С медведем соседствовали облезлая белка, пыльная сова и одноглазый волк, имевший такой вид, словно он не был застрелен охотниками, а подох от чумки и был препарирован недели через две после смерти.

В другом углу на фанерной подставке торчал, грозно и бессмысленно уставив в противоположную стену ствол в толстом алюминиевом кожухе, ручной пулемет Льюиса — с виду исправный, но с отчетливо видным отверстием, просверленным в казеннике. Над пулеметом, на обтянутом красным бархатом стенде, висела казачья шашка с потускневшим, рябым от плохо отчищенной ржавчины лезвием. Над шашкой виднелся солдатский треух времен Первой мировой с пришпиленной наискосок красной ленточкой. Ленточка выглядела заметно новее треуха, а немного ниже красовался винтовочный обрез без затвора. Глеб сразу же вспомнил отчет Библиотекаря и, оглядевшись, увидел в простенке меж двух окон сломанную деревянную прялку. Надо полагать, весь остальной хлам, доставшийся музею вместе с дневником Конрада Бюргермайера, тоже находился где-то тут.

На стенах вперемежку с пожелтевшими фотографиями, какими-то документами и ветхими газетными страницами висели картины — надо понимать, произведения местных художников. Точнее, одного художника, поскольку все четыре имевшихся в наличии живописных полотна были выполнены в одинаковой манере, от которой у человека, более чувствительного к изобразительному искусству, чем Глеб Сиверов — у той же Ирины Андроновой, например, — почти наверняка начался бы нервный тик.

Скрипя рассохшимися половицами, Слепой прошел на середину помещения, откуда хорошо просматривались все три комнатушки, служившие экспозиционными залами данного храма истории. В залах, кроме него, не было ни души, если не считать нескольких мух, которые, басовито жужжа, предпринимали отчаянные и безуспешные попытки пролететь сквозь закрытые окна. Украшенная табличкой «Посторонним вход воспрещен» дверь на лестницу тоже была закрыта. Лестница, несомненно, вела в мансарду, где, надо думать, находились служебные помещения. Глеб не знал, заметил ли кто-нибудь его появление, но полагал, что услышит, если по лестнице кто-то станет спускаться.

Он еще раз убедился, что находится в музее один, и прямиком прошагал в правый зал, где, если верить отчету Библиотекаря, хранился искомый дневник. Он старался передвигаться с максимальной осторожностью, но половицы все равно откликались на каждый шаг разноголосым скрипом. Впрочем, все эти звуки никого не потревожили; Глеб без помех прошел в зал и отыскал витрину, где преспокойно лежала потрепанная, открытая на первой странице тетрадь, ради которой он проделал столь длинный путь в кабине тряского «уазика».