Сделанная выцветшими чернилами на пожелтевшей от старости бумаге, старательно выведенная готическими буквами по-немецки надпись гласила, что сия тетрадь содержит записки и философические размышления о превратностях земного бытия, начатые магистром астрологии, выпускником Гейдельбергского университета, и т. д., и т. п., Конрадом Францевичем Бюргермайером августа месяца 8-го числа года 1724 от рождества Христова. Крышка витрины представляла собой лист обычного стекла в покрытой светлым лаком деревянной раме, и была заперта простейшим мебельным замочком. Остановившись перед ней, Сиверов извлек из кармана заранее припасенный проволочный крючок, запустил его в замочную скважину и принялся осторожно им орудовать, делая вид, что внимательно изучает висящий над витриной стенд.
Со стенда прямо в глаза ему смотрела старая фотография какого-то революционного героя здешних мест — гладкое, без единой морщинки, будто надутое изнутри воздухом, не обезображенное печатью интеллекта овальное лицо с маленькими невыразительными глазами под козырьком военной фуражки. Ковыряясь в замке, Глеб подумал, что старые портретные фотографии чертовски смахивают друг на друга и свидетельствуют об одном: все эти рядовые бойцы революции вовсе не похожи на угнетенных, изможденных непосильным трудом и хроническим недоеданием пролетариев в классическом о них представлении. Напротив, все они выглядят одинаково откормленными и тупыми — этакое переходное звено между племенным боровом и гомо сапиенс. Из чего, между прочим, следует, что до революции даже самым нищим и ленивым из них жилось не так уж плохо, потому что хороший хозяин должен заботиться о своей домашней скотине и следить, чтобы она не голодала…
Замок открылся с негромким щелчком. Оглянувшись напоследок, Глеб одним плавным движением поднял крышку витрины, схватил дневник, закрыл его и сунул в карман куртки. Достав из другого кармана самодельную копию, он поместил ее на место выкраденного оригинала, подровнял, а затем закрыл и запер витрину.
Если особенно не приглядываться, изготовленная им кукла могла сойти за настоящий дневник. Закрытая сверху витринным стеклом и снабженная отпечатанной на машинке табличкой, она выглядела вполне солидно. Подняв глаза от витрины, Глеб встретился взглядом с фотографией. Герой глядел на Сиверова безо всякого выражения: похоже, ему было наплевать на судьбу дневника какого-то буржуя, да еще, вдобавок, и немца. Глеб заговорщицки ему подмигнул, подумав между делом, что, попади дневник Конрада Францевича в руки вот такому герою гражданской войны, тот неминуемо пошел бы частично на самокрутки, а частично — на пипифакс, то есть был бы употреблен в качестве туалетной бумаги.
Тут он услышал, как скрипят ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж, и спешно покинул зал, напоследок погрозив революционеру пальцем: дескать, не вздумай болтать!
В главном зале он сразу занял заранее выбранную позицию — спиной к двери в служебное помещение, около подставки с мамонтовым клыком — и, наклонившись, принялся старательно ковырять ногтем темно-коричневую, бугристую, изборожденную глубокими продольными морщинами, как выброшенный морем кусок древесины, поверхность.
— Пожалуйста, не надо трогать экспонаты руками! — послышалось сзади.
Глеб демонстративно вздрогнул, как будто его застали врасплох, поспешно выпрямился и обернулся.
Директор, главный хранитель и, если верить отчету Библиотекаря, единственный сотрудник музея оказался сухоньким плешивым стариканом, передвигавшимся при помощи тусклой, исцарапанной алюминиевой трости с резиновым набалдашником и пластмассовой ручкой, на которой отчетливо виднелись следы собачьих зубов. Сиверов вспомнил свой план «А», который предусматривал применение грубой физической силы, и ему стало совестно: старик, пожалуй, не пережил бы даже хорошего щелчка по лбу, не говоря уже о чем-то более основательном.
Из-за этого ему не пришлось слишком сильно напрягаться, имитируя смущение. Так, смущаясь, прижимая к сердцу ладонь и ощущая при этом кончиками пальцев сквозь ткань куртки твердую рукоятку пистолета, Глеб рассыпался в извинениях. Вообще-то, хватать экспонаты руками не в его правилах, объяснил он. Но вот этот бивень, знаете ли, поражает своими размерами и великолепной сохранностью. Встретив такое чудо в небольшом провинциальном музее, поневоле задумаешься… ну, вы понимаете, я никоим образом не хотел бы вас обидеть, и, тем не менее… словом, поневоле задумаешься: а уж не имитация ли это?
Оказалось, это не имитация. Сверкая очками, старик поведал благодарному слушателю, как вот этот самый бивень чуть было не забрали в областной музей, и каких трудов, каких нервов стоило ему отстоять жемчужину своей коллекции от этих беспардонных посягательств.