Меж двух огней

В коридоре у спальни отца было не протолкнуться от народу. Слуги и стражники перешёптывались, бледные, растерянные и испуганные. Самой бледной, растерянной и испуганной среди них ощущала себя Оливия. Перед ней расступались, а она проходила мимо них — неуверенной походкой лунатика, одетая в ночную сорочку. В ней она провалялась полночи без сна, тысячу раз успев пожалеть, что дала втянуть себя в заговор — более того, превратилась в центральную его часть. Перед тем как открыть двери, она обернулась, проговорила, сглотнув комок в горле:

— Разойдитесь. Нечего… не на что тут… — и резко отвернулась, дёрнула ручку.

В опочивальне находились двое — Зиновьер и домашний целитель, Мекурим.

— Госпожа! — воскликнул управляющий, когда она вошла. Прагматичная часть её сознания, всегда подозрительная, всегда настороже, та часть, которую в ней уважал Вербер, отметила, что старик не сказал «её милость». Оливия поёжилась от холода одиночества. Поскорее бы телохранитель вернулся к ней.

— Я услышала шум, потом кто-то закричал, и я … — она остановилась, — Это правда?

Зиновьер, как никогда напоминавший нахохлившегося ворона, указал на постель. Оливия подступила к ней и вскрикнула. Отец лежал, прижав руку к груди, и на лице его читалась мука. Мёртв, бесповоротно и безнадёжно.

Затылок Оливии обожгло виной. Плечи запрыгали, в глазах защипало, и лишь недюжинным усилием воли она выстояла на ногах — чуть не подломились колени.

— Что произошло?.. — запинаясь, спросила она. Всё пошло не по плану, точно не по плану. Отец не должен был умереть… так. Он вообще не должен был умирать. Теперь она ясно сознавала это.

— Кимен и Дерек услышали непонятную возню, сказали, кошка заорала. Потом заговорил Фредерик, или застонал, или ещё что — из их причитаний не понять. Они вошли, а он… такой, — сумбурно отозвался Зиновьер, назвав отца по имени. Это покоробило Оливию. Фредерик больше не был бароном, его милостью — он был коченеющим трупом. А трупам плевать на почести.

— А Мекурим утверждает, что в спальне читается присутствие тьмы, — меж тем продолжал Зиновьер, вперив взор в Оливию, будто хотел прожечь насквозь. Не получилось: внутренности у неё заледенели.

— Тьма? Какая тьма? Откуда тьма?..

— Остаточный след, — замявшись, пояснил целитель, — Такой остаётся от колдовства тёмных магов. Он, правда, очень слабый, еле ощутимый.

Оливия спрятала лицо в ладонях и глубоко вдохнула. Просились наружу рыдания, однако она подавила их и рухнула в подвернувшееся кресло. В голове помутилось, и непонятно было, что делать дальше — в ней бились желания заплакать, побежать незнамо куда, заснуть и не просыпаться.

Куда запропастился Вербер? Должен объявиться с минуты на минуту, наверняка со всех ног рванул к замку, выбравшись из туннеля в городе. С ним она была как за каменной стеной. Если только… тьма. Эта тварь, эта рыжая потаскуха — она была магом, а не отравительницей! Принцесса пользовалась услугами тёмных магов? Оливия ничего не понимала. Мир превратился в клубок абсурда. Кто-то обязан внести в него ясность.

— Ваше преосвященство, — донёсся издалека, как из бочки, голос Зиновьера, и Оливия вернулась в действительность. На ковре у кровати топтался Бекельмейт, взъерошенный, с обычной полуулыбкой, которая в этой ситуации выглядела издевательской.

— Зачем вы пришли?

— Меня пригласил Зиновьер. Посланец твердил, что дело срочное, и вот я здесь, — Бекельмейт пригладил волосы, — Хорошо, что остановился неподалёку.

Ночевал у любовницы, сообразила Оливия с внезапным безразличием — её больше не трогало распутство епископа. Все нервы поглотил страх, вытеснив иные эмоции.

— Определённо тьма, — принюхался епископ. Оливия осознала, что обречена. Слишком много нитей связывало её с тьмой, слишком удобной для неё выглядела смерть барона — вчера он рассказал ей, что подобрал хороших кандидатов в мужья… Куда провалился Вербер?

— Оставьте нас, — сказал епископ, переглянувшись с Зиновьером. Управляющий и целитель покинули их. Оливию затрясло мелкой дрожью. На ум пришло, что она в одной комнате с мертвецом, которого обрекла на гибель, и судьёй, готовым вынести приговор.

— Тебе тяжело, дитя моё, — неожиданно мягко начал епископ, и Оливия съёжилась, как ребёнок, ожидающий оплеуху, — На твою долю выпало испытание, которое выдержит не всякий взрослый. Выяснить, что родной отец, плоть от плоти, пал жертвой происков тьмы — что может быть ужаснее?

Он приблизился к ней, сочувственно улыбаясь, и добрые морщинки у его глаз выжали из Оливии согласный всхлип. Она опёрлась о подлокотники и поднялась.