Меж двух огней

— Кардинал прыгнул выше головы. Его святейшество лично приказал тебе вернуться.

— Церковь приказывает, я повинуюсь, — сказала Пандора. У неё достало наглости обернуться к нам и помахать рукой. Она ещё и подмигнула! Как шаловливая девчонка, устроившая проказу и ничуть за неё не стыдившаяся.

Горечь от её предательства сдавила сердце. Что ж, я сам виноват. Как можно доверять вампирше? Как можно полагаться на неё, если не знаешь её мотивов и целей?

Вероника сменила позу, пригнула колени, как перед прыжком. Похоже, она раздумывала, не броситься ли на Пандору. Если вывести её из боя, оставался шанс… но против двенадцати светлых магов? Безумие.

Я вытащил шаэ’рун. Пусть от него никакого толку, но выходить против заклятий с обычным кинжалом казалось ещё глупее.

Пандора почти добралась до угольчатых. Олис стоял впереди, изучая нас с брезгливостью, как муху, заползшую на праздничный пирог. Вампиршу он не удостоил взглядом. Для него она была решённым вопросом — заблудшее дитя, которое надлежало привести в чувство. Знал ли он, что она убила его товарищей, напавших на Владминара и Дерека?

Я покосился на юношу. Оруженосец не пошевелился с тех пор, как появились враги. Невозмутимый, как глыба льда, он наблюдал за Пандорой. Какие мысли занимали его? Проклинал ли он её вероломство?

Пандора поравнялась с Олисом — и вдруг голова предводителя церковников взорвалась влажным месивом. Не остановившись на этом, вампирша скользнула к другому угольчатому и пробила ему горло. На сей раз я увидел движение, едва уловимое из-за невероятной скорости Пандоры. Наверное, и череп Олису она снесла ударом, а не хитрой магией.

Ближайшие Благие Трилистники отреагировали быстрее меня. Я ещё таращился, открыв рот, а место, где стояла мгновение назад Пандора, затопило всполохами белоснежного пламени. Я бросился на землю, и надо мной скользнуло что-то невидимое, но жутко опасное. Синхронно Вероника и Дерек вскинули ладони, и к угольчатым помчались вихри тьмы. Они оставляли после себя выжженную до черноты землю.

Вставать я и не собирался. Рванул к сомнительной защите булыжника. Прогнал тошноту, навеянную шаэ’руном, и аккуратно выглянул.

Различить, что происходило у Пандоры, было нельзя. Горели деревья, меж их стволов гулял серебристый туман. В нём мелькали размытые силуэты, звёздами вспыхивали огни. Изредка сквозь завесу прорывался вой, который не принадлежал человеку — или вампиру, если уж на то пошло. От него затылок взрывался жгучей болью.

Соваться туда я бы не стал ни за что. У остальных дела обстояли лучше. На Дерека насели трое. Я был убеждён, что он вот-вот падёт, но оруженосец держался, причём порой огрызался контратаками. Молочно-белые стрелы проносились в опасной близости от него. Он уворачивался от них и периодически бросал во врагов чёрные жгуты, но и они не достигали цели.

С таким раскладом Веронике, считай, повезло. Ей достались всего двое, притом лишь один старался насадить её на меч. Второй вскинул руки и шевелил кистями, держась поодаль.

Несмотря на малое число противников, магичке приходилось туго. То ли соперник попался опытный, то ли она не восстановилась после заключения. Она отступала, уйдя в глухую защиту, двигалась скованно и зажато. Сверкали клинки, выбивая при столкновениях искры. Горящий светом меч угольчатого продавливал шаэ’рун.

Я пополз к занятому непонятным колдунством магом — кошель с камнями в одной руке, шаэ’рун в другой. Хренова железка не спешила выручать. Рукоять всё ещё тянула энергию из ладони, онемение распространялось по плечу.

Я приблизился на расстояние, с которого точно не промахнулся бы, и тут меня накрыло. Снег засиял, вечер обернулся утром. Грудь полоснуло болью. Сердце раздулось, готовое лопнуть, голова развалилась на тысячи осколков, и в каждый вбили по раскалённому гвоздю. Накрыло отчаяние, столь мощное, что не выходило даже дышать. Зрение затянуло серой пеленой, цепкие пальцы боли перетряхивали внутренности.

Ослепший от страданий, я подёргивался, как рыба на суше, пока внезапно не ощутил холод. Он поднимался по правой руке, прогонял — заменял мучения иными, более выносимыми. Я скрючился, не понимая, откуда пришло облегчение. Пробившийся в лёгкие воздух обжигал. Лезвие шаэ’руна окропляла кровь, втягивалась в металл. На пальцах виднелись порезы.

Я случайно полоснул себя клинком, пока извивался от боли.

Камни высыпались из кошелька. Я сгрёб их и швырнул в угольчатого, который продолжал стоять, как дирижёр незримого оркестра, вдавливая меня новыми волнами. Полыхнуло, взметнулся снег. Меня закрутило, как в водовороте. Я не понимал, что происходит, окончательно потерял контроль — и вдруг всё закончилось. Боль отступала.

Грудь, казалось, разворотило. Хриплое дыхание заглушало всё, кроме противного низкого писка в ушах. Я перевернулся на спину и уставился на Веронику. Больше она не отступала. От скованности не осталось и следа. Последний взмах — и труп угольчатого повалился на землю.