Меж двух огней

Я сделал мысленную пометку: похоже, Мельтинский архипелаг считался задворками цивилизации. Следовательно, чтобы найти путь домой, скорее всего, придётся плыть на материки, ведь там наверняка глубже развито магическое искусство и лежит множество тайн. Эти тайны только и делают, что ждут своего часа, который пробьёт с приходом определённого иномирца… Оставалось стряхнуть хвост в виде Владыки и его назойливой слуги, чтобы целый мир, полный загадок и чудес, предстал передо мной.

— Почему же сейчас никого нет?

— Слухи, малец. Слухи уже разнесли весть о том, что первой сегодня будут пытать труполюбку, а енто, знаешь ли, чревато. Мало ль какое проклятье она бросит в толпу. Боятся люди — и верно делают, истинно так. Позже подойдут самые отчаянные и бездельные, а те, кто с соображением и пугливее, подождут рядового вора и убийцу.

— Будут другие?

— Ну конечно! Токмо они уже пойдут в оборот у меня. Трое на палках, колесование одному, двоим голову с плеч — быстро и скучно, люду на висельников и угольков веселее смотреть. Да и спрос на волосы безголовых грошовый. Кости сгоревших да ногти и языки повешенных расходятся изрядно бойчее.

— З-зачем людям части тел?

— Одним — на счастье оберег, другим — для тайных опытов. Кому и зуб злотой за радость будет… Хотя ентим стража в обыкновении промышляет, до меня, считай, доходят уже обобранные. Словом, кому чегой надо. В таких делах не принято болтать. Наше дело маленькое: считай себе барыш да делись вовремя.

Я не смог удержаться от едкой ремарки.

— Однако ж со мной вы откровенны.

— Истинно так. Я душу человечью с первого взгляда читаю. Ежели вижу, что говорить можно, — говорю. Те, кто кровью жизнь себе строит и молчит как воды набравши, кончают худо. Смерть ведь не любит помощников, которые сами не ставятся под удар… А случай выговориться редкий бывает. Нашего брата ценят, но издалека, — палач ухмыльнулся.

Площадь постепенно оживлялась. Подошёл десяток солдат, рассредоточился по периметру подмостков. Чуть позже подкатила карета, из которой не спеша выбрался Ал. Он выглядел настоящим дворянином в бордовом камзоле и нежно-бирюзовом плаще, но, пожалуй, выбор одежды мог быть и лучше, если вспомнить, что он собирался делать. За Алом карету покинул маленький человечек, смахивавший на крысу, в широкополой шляпе с пером. Человечек заискивающе мялся, крутил в руках свиток и старательно лепил на подвижном лице выражение раскаяния. Оно подтаивало из-за проступавшего страха, как пластилин под жаром свечи. Вероника, которая проверяла и перепроверяла подготовленную подмастерьями палача сцену, застыла на месте.

Подготовительная суета привлекла внимание прохожих. Постепенно у лобного места собралась небольшая толпа, на удивление молчаливая и аморфная.

— Боятся. А всё ж таки смотрят, — прокомментировал палач.

Человечек и Ал поднялись к Веронике. Человечек остался у края, а маг подошёл к девушке, около которой отирались подмастерья. Один из них услужливо подал Алу многохвостую плётку, другому маг скинул плащ.

Человечек развернул свиток и принялся читать. Его монотонный, но громкий речитатив начался с перечисления титулов короля земель аглорских, который милостиво и справедливо правит своими подданными. Плавно речь перетекла к тому, что случается с теми, кто отвергает королевский закон и посягает на охраняемые светом Его Величества покой и благодать.

Внезапный скачок повествования — к Веронике, которую словно осветили невидимые прожекторы: все взоры обратились к ней. Глашатай скомканно обозначил её преступления: общие, обтекаемые формулировки горохом просыпались на землю, не докатившись до публики. Вряд ли кто-то из тех, кто не присутствовал на слушании, понял, в чём её обвиняли. Им этого и не требовалось: они ждали приговора.

— Десять ударов плетью! — возвестил человечек, свернул свиток и отступил. Его звёздный час миновал.

Вероника передёрнула плечами, словно пробудившись ото сна. Она сняла куртку, провела рукой по волосам, пригладив их от макушки до затылка. Успокаивала себя, возможно? Затем стащила рубаху… и предстала перед слабым солнцем и волнующейся толпой с обнажённой грудью и плоским животом, на котором проступали кубики пресса.

До этого момента мне не доводилось видеть обнажённое женское тело вживую. И, честно говоря, я бы предпочёл изменить обстоятельства, которые привели к такому исходу. На задворках сознания, однако, заработал калькулятор похоти, который деловито отметил не выдающийся размер (второй?), но хорошую форму, а также ровные грани розоватых сосков. Краска бросилась в лицо, и я спешно перевёл взгляд на лицо Вероники. На нём читалось спокойствие, даже излишнее спокойствие. Безразличие.