Меж двух огней

Верий же чувствовал себя примерно так же, как и всегда. Сон? Голоса не давали ему нормально выспаться уже давно. Прибегнув к подмоге содержимого кисета после долгого бодрствования, он проваливался в мертвецкое забытье. Однако лекарство в условиях когорты на марше было едва ли не горше болезни: наутро эффект не успевал выветриться, и соображал он плохо. Да и, если вдуматься, Верий и без походного режима умудрился вляпаться из-за кисета в такую гору дерьма, что до сих пор не сумел раскидать её.

Он привычно проклял проверяющего из столицы, в один миг разрушившего его карьеру, и отсчитал биремы в загребущую, похожую на растопыренного паука ладонь Фиуса. Опцион довольно поиграл монетами, спрятал их за пазухой и, воровато оглядевшись, сунул ему мешочек, от которого тянуло привычным сладковатым, милым душе, ненавистным до дрожи запахом. Верий посмотрел на Фиуса в упор, различая сквозь натянутую маску улыбки ненасытную жадность, равнодушную скуку и тлевшее презрение.

— Всё как обычно?

— Не извольте сомневаться, за качество ручаюсь головой, — осклабился Фиус, и Верию захотелось сломать ему нос.

Действительно головой. Если бы их поймали, Фиусу бы её наскоро отсекли. А что до Верия… но молния не бьёт дважды в одно место, так что и смысла размышлять о таких вещах немного.

— Спасибо.

До странности несправедливая штука жизнь. Если бы в ней крылся хоть малейший намёк на воздаяние по заслугам, Фиуса при первом же ночном рейде сожгли бы враги или затоптали свои. Ан-нет, спокойненько продолжает разлагать моральное состояние когорты, добавляя к серой бесплодности военной возни новую нить порока. Конечно, торговал опцион не только с Верием, а тот закрывал глаза на предававшихся безмерному употреблению медума солдат.

Да и что оставалось делать? Проводить расследование, выискивать заранее известного виновника, который по первому зову прибегает снабдить его необходимым товаром и не постесняется сдать, коли припрут к стенке? Может, ещё покорчить из себя оскорблённую невинность на полевом трибунале? Нашли дурака.

Со вздохом Верий спрятал кулёк в недрах ранца, вынырнул из-за дерева и бегом приблизился к колонне. Небось, за его короткое отсутствие октагинтурии извелись, не зная, как решить нахлынувший на них вал вопросов. С превеликим удовольствием Верий сменил бы их на ребят опытнее и ловчее, однако таких в третьей когорте не водилось, а жаловаться на некомплектность было некому.

Изведённый Марк, скорее всего, треснет кулаком по подвернувшейся телеге и проорёт, что это его задача как командира воспитать из любого материала дисциплинированных и профессиональных легионеров. И будет прав. Да только чтобы работать с людьми, нужно добиться от них уважения. И поскольку они раскопали, за что его сослали в Десятый легион, проще уж снова вскарабкаться на стены Фельтании — или словить стрелу в горло на подъёме, сверзиться на острые скалы и упокоиться навеки.

Если бы перед Верием не маячила яркой звездой целью, если бы его не толкала вперёд старая клятва, произнесённая перед могилой родителей, он бы, возможно, удовлетворился смертью. По крайней мере, тогда бы умолк неумолчный шепот, от которого спасал лишь едкий, плавящий мозги дым.

По обочине в западном направлении тянулась редкая вереница ужасающе оборванных людей. Они шлёпали по лужам, на них летела грязь, поднимаемая солдатскими ботинками. Наиболее удачливые прижимали к груди невзрачные мешки с пожитками, а основная масса брела с пустыми руками, без припасов, без сбережений и, вероятнее всего, без будущего. Да и те, у кого имелся какой-никакой скарб, несомненно, недалеко ушли от чуть более нищих братьев по несчастью. Чаще женщины, реже мужчины и почти никогда — старики и дети. Запавшие от голода щёки, кожа на лицах натянута так, что вот-вот лопнет. На армию люди смотрели пустыми взорами, в которых не сыскать ни ненависти, ни поддержки, ни призыва отомстить за их горести. Только полная потерянность виделась в них. Потерянность и тупое смирение року.

На Верия обрушилось воспоминание. Вот он, как две капли воды похожий на этих людей, спотыкаясь, бредёт, а в голове ни мысли, ни эмоции — она до краёв наполнена криками. Смешались так, что и не отделить вопля друга Прокла от стонов первого задиры деревни Руфа: оба корчатся на чёрной земле, пронзённые копьями. Вот визг сгораемых заживо сельчан, спрятавшихся в доме старосты, перекрывается радостным гулом пламени. Вот женский скулёж тонет в похотливом рыке восточника. И Верий, вжавшись в высокую траву, с молитвой на устах, чтобы огонь с полей не добрался до него, червём перебирается к родному дому.

«Почему мы мертвы, а ты живёшь?»

«Трус».

«Убийца».