Между двумя романами

Повесила она трубку, и мы забегали… Скатерть! Где взять скатерть? К одной соседке. Стулья! К другой. Где взять деньги? На коньяк «Двин» и на пирожные? За стену, к Витьке Гончарову, поэту. Вот так и забегали все, и к моменту к тому, когда надо было, уже стол был накрыт, и уже стояли там, за занавесочкой, и коньяк, и пирожные. Да еще и жинка успела картофельные котлетки с грибным соусом приготовить. Это просто одно из ее коронных блюд, и мы не сомневались, что тот, кто едал омаров и лангустов, и суп из бычьих хвостов, и черепаховый суп, отведав это блюдо – с грибным соусом картофельные котлеточки, маленькие такие, по-особенному ею приготовленные, – умрет все равно. И не ошиблись.

И вот дети кричат: «Едут, едут!» Открываем окно и видим некую картину, небывалую для этого двора. Из-за угла выезжают медленным таким, торжественным аллюром три или четыре «мерседеса». Черный, потом едет красный открытый спортивный «мерседес», в котором видны на треножниках камеры, а впереди, рядом с шофером, сидит какой-то большой, объемистый немец коричневого цвета. И сзади там еще «мерседесы». Все они едут, и как-то безошибочно прямо к нашему подъезду, и занимают весь тротуар. Так они подъезжают – уже и к соседним подъездам не подберешься – сплошь в ряд, и оттуда выбираются и торжественно входят к нам в подъезд. Слышно, как идет лифт, мы уже приготовились расшаркиваться и действительно открываем дверь, – и появляется вперед животом, коричневым каким-то, замшевым, – мощный дядя громадного роста – Генри Наннен, за ним – секретарь, там дальше идут какие-то кино-, фоторепортеры с разной аппаратурой, девушка какая-то, переводчица, какие-то еще немецкие «товарищи». Все входят и начинают как-то странно быстро оглядывать квартиру. А квартира, как я сказал, была основательно оголена. Что было? На ящиках были постели. В той светлой комнате с эркером у нас помещались, тоже на ящиках, детки. В длинной большой комнате стоял овальный раздвижной стол, накрытый прекрасной белой камчатной скатертью, взятой у соседки, лежали приборы, из мельхиора ножи и вилки, которые когда-то Бальзак назвал «серебром бедноты». Тут же коньяк ставится, и пирожные ставятся, и несет жена вазу с этими котлетками и соусник с грибным соусом. Знакомимся, сидим разговариваем. И начали они отведывать… Уже жужжит киноаппарат… Потом в ихнем журнале «Дер Штерн» появились фото, многократно повторенные, разные, как я угощаю Наннена грибным соусом, – и пошел непринужденный разговор.

Наннен во все стороны смотрит и постепенно заводится своими вопросами, своим интересом к происходящему, к этому явлению, которое он наблюдает. И в конце концов он разродился вопросом: «Господин Дудинцев, – по-немецки говорит, – я несколько удивлен. Вы же богатейший писатель. Почему у вас какая-то странная обстановка в квартире, вы аскет?» Я ему отвечаю – тоже по-немецки, немецкий я знаю прилично: «В первый раз слышу, что я богатейший… Обстановка – тут мне мой пионерский галстук не смог подсказать, как вывернуться, потому что уголки ящиков выглядывали из-под тряпок, – обстановка так, нормальная, не беспокоит, не мешает мне работать». В общем, городил что-то такое ввиду явности картины. А он опять удивился, говорит: «Все же я хотел бы спросить: вы получали те деньги, которые я вам перевел?» – «Какие деньги?» – Тут я опять же не смог соврать ничего, потому что слишком неожиданным вопрос оказался. Да и «Международная книга» здесь попалась: слишком уж нагло мне врали, что ничего эти акулы империализма мне не платят. И вот эта акула приехала, задает вопрос – и я растерялся и, естественно, раздражился на «Международную книгу».

«Герр Дудинцев, а ведь я вам перевел большую сумму. Мы, – говорит, уже что-то вроде 1,5 миллиона уже издали экземпляров. А мы же платим вам 13 % от проданной книжки. Посчитайте, если книжка 20 марок». В общем, мы посчитали с ним, получилось действительно что-то около 1,5 миллиона – само собой, пальцы как-то начали загибаться. Получилось, значит, что-то 1,5 или 2 миллиона марок. А мы тут сидим, дрожим, занимаем, трясемся, ни черта нет…

Он мне говорит: «Герр Дудинцев, а вы от моего английского коллеги Хатчинсона ничего не получали? Он ведь еще больше вам прислал. Он монополизировал для всех стран, говорящих по-английски». Тут же моментально у меня пальцы забегали – по-английски говорит Австралия, Индия, Канада, в Африке много стран, США и, кроме того, сама Англия! И я, естественно, говорю: «Нет, не было». И вот тут-то он сказал исторические слова: «Вот это – капиталистическая эксплуатация!» – так сказал он. И опять же на этот его выпад я не нашелся ничего ответить, не смог рассердиться, гневно одернуть его, ничего я не смог. И наступила такая молчаливая пауза.