Межконтинентальный узел

Профессор Яхминцев, начальник отдела, в котором работал Иванов, был высок и статен; седая шевелюра тщательно уложена; волосы, несмотря на то что профессору давно исполнилось шестьдесят с лишком, казались густыми, словно бы проволочными. «Неужели лаком пользуется, – подумал Славин, – вообще-то ерунда, пусть себе, но в каждом из нас с юности заложено нечто такое, через что невозможно переступить. На Западе многие мужчины делают маникюр, и это в порядке вещей, хотя дьявольски дорого, а для меня такой человек отвратителен, я им брезгую, прекрасно при этом понимая, что не прав».

– Нет, нет, Иванов – весьма недюжинное явление в науке, – убежденно повторил профессор. – Кладезь идей, содержательный человек…

– А почему же тогда его держат в черном теле? – спросил Славин.

– То есть? – Яхминцев удивился.

– Если он «кладезь идей», то отчего бы ему не возглавить лабораторию?

– Ах, Виталий Всеволодович, сколько раз ему это предлагалось!

– На каком уровне?

– На соответствующем… У нас с ним отношения весьма сложные… Вам, видимо, об этом уже говорили, я же знаю, вы готовите публикацию… Наш институт подобен бабьему царству, хотя работают в основном мужчины: никаких тайн, всё всем обо всех известно. Так вот, несмотря на сложность, существующую в наших отношениях, я трижды называл его кандидатуру на должность заведующего лабораторией…

– И что же?

– Как всякое новое дело, сначала надобно конституировать задумку, согласовать вопрос, выбить штаты, помещение, персональные оклады, внести в план… Без труда не вытащишь и рыбку из пруда, все новое рождается в муках, увы… Георгий Яковлевич съездил в главк, там ему предложили написать проект письма, он подготовил, но ведь ум хорошо, а два лучше, посмотрели мудрые люди, внесли замечания, попросили подработать текст, а как же иначе, не всем дано понимать хитрости управленческого аппарата, для них каждая запятая таит в себе особый смысл…

Славин почему-то вспомнил, как на читательской встрече Михалков рассказал любопытный эпизод. В сорок третьем году его искали по всему фронту, нашли на аэродроме (он тогда работал корреспондентом газеты «Сталинский сокол»), потащили к маленькому По-2: «Скорей, Сергей Владимирович, в штабе фронта на ВЧ вас ждет Ворошилов, велено срочно доставить для разговора!» Ворошилов действительно ждал на проводе; поздоровавшись, сказал: «Товарищ Сталин просмотрел верстку гимна… Во второй строфе в первой строке у вас запятая и тире… Товарищ Сталин интересуется, нельзя ли убрать тире. С точки зрения, как он заметил, геометрии текста государственного гимна это тире чрезмерно фокусирует внимание читателя на такого рода знаке, единственном во всем тексте. Он просил посоветоваться с вами и Эль-Регистаном: не будете ли вы возражать, если он снимет тире? Или вы настаиваете на том, чтобы сохранить этот знак препинания? Может быть, он для вас крайне важен в силу каких-то чисто профессиональных причин?»

Профессор между тем продолжал:

– Конечно, это отнюдь не просто – начать новое дело: открыть лабораторию, подобрать штат единомышленников; все надо заранее утрясти, согласовать, осметить… Георгий Яковлевич помотался по коридорам главка, попыхтел на заседаниях да и махнул рукой: «Я уже потерял месяц, а конца-краю согласованиям не видно, пропади все пропадом, буду лучше заниматься своим делом!»

– А кто заинтересован в этой лаборатории?

– Наука, естественно. Да и промышленность спит и видит такого рода центр новых идей.

– Так отчего же Иванову никто не помог?

– Мои советы он отвергает с ходу. – Яхминцев вздохнул. – Хотя, поверьте, кроме добра, я ему ничего не желаю… А министерский чиновник мало в чем заинтересован. Категория конечного результата труда отрасли никак на него не проецируется – зачем ему лишние хлопоты. День прошел, и ладно! Я уж и на хитрость пошел, – усмехнулся Яхминцев, – через тех, кто дружен с Ивановым, посоветовал: «Заинтересуй тех, от кого зависит решение вопроса в главке, пригласи в будущую лабораторию хоть на полставки, предложи защититься… Кто не хочет получить научное звание? Лучшая гарантия от возможных неурядиц или реорганизаций в аппарате…» Так он сразу же медведем поднялся: я вам не торгаш, и все такое прочее…

– Вообще-то он верно поднялся, не находите?

Яхминцев покачал головой:

– Нет, Виталий Всеволодович, не верно. Я, знаете ли, поклонник системы Станиславского: жить следует в предлагаемых обстоятельствах. Всякие там штучки Мейерхольда – буффонада, авангардизм, сиюминутность, беспочвенность – не по мне. Если ты по-настоящему предан идее отечественной науки, иди на все! Ползи ужом, смеши, как скоморох, плачь скупою слезой, это особенно ценится, можешь приболеть – убогих любят, они не страшны. Главное – получить базу, потом пойдет дело!

– Ой ли? А не может ли во время такой скоморошьей игры произойти некий слом личности? Я не очень-то знаю людей, которые бы тайно крались к открытию… К новому идут с открытым забралом…