Мятежная

— Кого бы там они ни послали к Джеку Кану, это не будет салага. Должен прийти кто-то авторитетный, — отвечаю я. — Глупо было бы стрелять в Джека Кана, рискуя потерять такого человека, кого бы они там ни послали в качестве представителя Джанин.

— Видишь? Поэтому нам и нужен твой анализ ситуации, — подводит итог Зик. — Будь я на ее месте, я бы его убил. Решил бы рискнуть.

Я тру переносицу. Голова уже болит.

— Прекрасно.

Я пытаюсь поставить себя на место Джанин Мэтьюз. Я знаю, она не будет лично общаться с Джеком Каном. Да и зачем ей это? Что он может ей предложить? Она просто попытается использовать ситуацию в свою пользу.

— Думаю, — начинаю я, — что Джанин Мэтьюз попытается манипулировать им. И он сделает все, только бы защитить свою фракцию, даже если для этого придется пожертвовать дивергентами.

На мгновение я умолкаю, вспоминая, как он держал в своей власти собрание фракции.

— Или пожертвовать лихачами. А нам надо знать, что они скажут друг другу на этой встрече.

Юрайя и Зик переглядываются. Линн улыбается, но это не ее обычная улыбка. Она не затронула ее глаза, которые, кажется, стали еще более золотыми, чем обычно. И очень холодными.

— Значит, будем подслушивать, — заявляет она.

Глава 20

Я смотрю на циферблат. Семь вечера. Всего через двенадцать часов мы услышим, что хотела сказать Джеку Кану Джанин. За последние тридцать минут я проверяла время не меньше десятка раз, будто так оно будет идти быстрее. Мне не терпится начать что-то делать. Хоть что-нибудь, только не сидеть в кафетерии с Линн, Тобиасом и Лорен, тыкая вилкой в ужин и тайком поглядывая на Кристину, которая сидит со своими родными из Правдолюбия за другим столом.

— Интересно, сможем ли мы жить по-старому, когда все закончится? — спрашивает Лорен. Она говорила с Тобиасом насчет методов тренировки на инициации минут пять подряд. Наверное, это единственное, что у них есть общего.

— Если после всего этого вообще останутся фракции, — отвечает Линн, сгребая в комок пюре и кладя на ролл.

— Ты же не будешь делать сэндвич с пюре? — интересуюсь я.

— А если буду?

Между нашим и соседним столом проходит группа лихачей. Они старше Тобиаса, но не намного. У одной из девушек волосы выкрашены в пять разных цветов, а руки покрыты татуировками настолько, что я не вижу ни клочка простой кожи. Один из парней наклоняется к Тобиасу, который сидит к нему спиной.

— Трус, — шепчет он.

Пара других делают то же самое, проходя мимо. Рука Тобиаса с ножом, которым он мажет масло на хлеб, замирает, и он смотрит на стол.

Я сижу в напряжении, ожидая, что он взорвется.

— Идиоты, — возмущается Лорен. — И правдолюбы, заставившие тебя выложить историю твоей жизни на всеобщее обозрение… тоже идиоты.

Тобиас не отвечает. Он кладет на стол нож и кусок хлеба и встает. Ищет кого-то взглядом.

— Пора прекратить это, — отстраненно говорит он и направляется куда-то в сторону. Я не сразу понимаю куда. А затем вижу и догадываюсь — ничего хорошего уже не произойдет.

Он минует столы с таким изяществом, будто его тело из ртути, а не из мускулов. Я несусь вслед за ним, расталкивая людей и бормоча извинения.

Тобиас идет прямо к Маркусу. Тот сидит вместе с двумя правдолюбами, постарше.

Протянув руки, Тобиас хватает его за воротник и выдергивает из-за стола. Маркус открывает рот, хочет что-то сказать, но это — его ошибка, поскольку Тобиас изо всех сил бьет ему по зубам. Раздается крик, но никто не рвется на помощь Маркусу. В конце концов, здесь слишком много лихачей.

Вытолкав Маркуса на середину кафетерия, где на полу изображена эмблема Правдолюбия, Тобиас толкает его. Маркус падает на одну из чаш весов, прикрывая лицо руками, и я не могу рассмотреть, какие у него повреждения.

Тобиас ставит пятку на горло собственному отцу. Маркус бьет ему по ноге. У него по губам течет кровь. Но даже в лучшие свои годы он вряд ли был сильнее, чем его сын сейчас. Тобиас расстегивает и вытаскивает ремень из джинсов.

Поднимает ногу с горла Маркуса и замахивается.

— Это для твоего же блага, — заявляет он.

Я помню, что именно эти слова Маркус говорил Тобиасу на симуляциях, в пейзаже страха.

Ремень свистит и ударяет Маркуса по руке. У него ярко-красное лицо, он прикрывает голову. Следующий удар приходится по спине. От столов, где сидят лихачи, раздается хохот, но мне не смешно. Совсем не смешно.

Я наконец-то прихожу в чувство. Подбегаю к Тобиасу и хватаю его за плечо.

— Прекрати! — кричу я. — Тобиас, прекрати немедленно!

Когда он оборачивается ко мне, я ожидаю встретить безумный взгляд, но ошибаюсь. Лицо не покраснело, дыхание ровное. Поступок не был импульсивным, а четко обдуманным.

Бросая ремень, он сует руку в карман. Достает оттуда серебряную цепочку с висящим на ней кольцом. Маркус лежит на боку, судорожно дыша. Тобиас бросает кольцо на пол, перед лицом своего отца. Кольцо из тусклого серого металла, обручальное кольцо альтруиста.

— Привет тебе от матери, — говорит Тобиас.

И уходит.