Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)

— Для меня? Я, блять, не просил её об этом! — он снова у решётки, грохочет ею, выбивая из неё новое обжигающее проклятие. Он взмахивает руками, крича, — я никогда, блять, не просил! Кто сказал ей, что она должна убивать за меня? Почти умереть за меня?

— Никто не сказал, — говорит Гермиона. Это получается автоматически. — она сделала то, что посчитала правильным.

Воцаряется напряжённая тишина. Когда ей удаётся снова поймать его взгляд, то она видит очень знакомую ярость. Ярость, которую она привыкла видеть в других — светлых, холодных глазах.

— А ты всё об этом знаешь, да? Думаешь, что ты именно это делаешь для него — да? — он кивает в сторону коридора, но ей всё понятно и без этого.

— Я пытаюсь, — шепчет она.

Он тоже шепчет. Только совсем другим тоном.

— Неудивительно, что он, блять, ненавидит тебя.

Гермиона медленно моргает. Снова опускает взгляд.

Ей нужно заставить себя двигаться дальше, к клетке Трейси.

22 февраля, 1999

Это был настоящий ад.

Но, по крайней мере, кричалки перестали приходить. Либо Министерство окончательно лишило Малфоя возможности писать письма, либо его это наконец-то утомило. В конце концов, он должен был использовать для этого беспалочковую магию. Его палочка заперта в хранилище Министерства.

В любом случае, она благодарна. Сегодня это точно было бы лишним.

Они специально так задумали. Она уверена.

Разозлившись на её дурацкое везение — на то, что ей всё это время удавалось защитить людей из списка МакГонагалл от поцелуя Дементора — Министерство отложило всё лучшее на конец.

Два самых сложных слушания, назначенных на один день.

Малфой и Нотт.

Она чувствует себя отвратительно с самого утра. Чувствует себя так, будто проглотила пиявку, которая теперь медленно поглощает её внутренности.

Она одновременно подготовлена лучше, чем к любому из других слушаний, и в то же время хуже всего.

Потому что она знает Малфоя — или, во всяком случае, ей нравится так думать. У неё в заднем кармане достаточно полезной информации.

Но он также решительно отказался увидеться с ней.

Последняя кричалка от него пришла больше недели назад.

Поэтому у них нет стратегии. Нет плана. Нет понимания того, как они собираются спасти его душу — его. Того, против кого есть больше всего доказательств. Кого ненавидят больше всего.

Гермиона всегда любила вызовы, но это не вызов. Это нечестная игра.

А потом ещё Тео. Всего через час.

Если она облажается, то не сможет нормально держаться — не сможет защитить человека, которого ненавидят почти так же сильно и против которого есть почти столько же доказательств.

Она наверняка облажается.

Гарри, кажется, тоже это понимает, потому что когда она выходит из спальни, нервно поправляя юбку, он протягивает ей фляжку.

Она пытается пошутить.

— Феликс Фелицис? — вымученно улыбается она.

Гарри растягивает губы — так же грустно улыбается, качая головой.

— Виски.

Она морщит нос.

— Огневиски?

— Нет, маггловское. Для твоих нервов.

Ей не нужна какая-то ещё поддержка. Она выпивает столько, что хватило бы примерно на два шота. Протягивает ему фляжку.

— Спасибо.

И она выходит из гостиной.

Ходят слухи о том, что сегодня продают билеты на слушания. В основном на Малфоя.

Люди опустошают свои карманы, чтобы увидеть, как Драко Малфой получит смертный приговор.

И Гермионе приходится выйти в туалет за пять минут до начала, потому что её начинает тошнить, это виски просится обратно.

Когда она возвращается, Гарри вопросительно вскидывает брови.

— Нормально?

Она вытирает рот. Щипает щёки, чтобы придать им цвет.

— Нормально. Я в порядке.

Но она не готова к толпе в зале суда. Для членов Визенгамота едва хватает места.

Вспышки мелькают со всех сторон, десятки голосов выкрикивают вопросы, когда она направляется на своё обычное — теперь уже слишком знакомое — место на вечно пустой трибуне свидетелей со стороны защиты. Она бросает короткий взгляд на Гарри, который садится рядом с МакГонагалл. Но на два ряда выше он замечает Блейза и Пэнси, сидящих вместе.

Она не думала, что они придут. Это одновременно и ободрение, и дополнительный повод для волнения.

Потому что они могут увидеть как её победу, так и её поражение.

Гермиона ковыряет кутикулу, сложив руки на коленях, наблюдая за тем, как репортёры заваливают присутствующих вопросами, пока Фейт Бербидж не занимает своё место.

А потом наступает такая тишина, что Гермионе кажется, что она слышит, как кровь течёт по её венам.

— Я вижу, сегодня у нас аншлаг, — говорит Бербидж, соскальзывая взглядом на Гермиону, чтобы одарить её привычной дозой холодного презрения. Затем снова переводит его на толпу. — я надеюсь, что вы все в курсе, что мне нужна тишина в зале суда.

По залу разносится согласное бормотание.

— Тогда, давайте закончим это быстро и безболезненно. Приведите обвиняемого.

Гермиона уже десять раз слышала, как гремит эта клетка, поднимаясь наверх. Но ощущается всё равно, как в первый раз. Она думала, что готова увидеть его там.

Но когда она видит отблеск этих бесцветно-платиновых волос, то чувствует себя так, будто в её живот вонзается толстая игла. Она к этому не готова.

Что если она не сможет?

Она — она не—