Мидавиада

Тут уж Занозу понесло:

– Знатность она, брат, недорого стоит. Куда оно имя без денег-то? Будь ты хоть барон, а хоть и целый граф. Ежели в карманах ветер свистит, так и цена тебе невелика.

Задумался матрос, мешок опустил, поскрёб подбородок:

– Что же это выходит, богатая дамочка-то?

– Ещё какая богатая. Не то, что коня, всех нас с потрохами купит. И корабль этот купит, и капитана вашего.

– Ну? Капитана-то не купит!

– Ещё как купит, дурья башка!

– Выходит, у неё денег, как у короля?

– Да уж побольше будет.

Сказала и сама испугалась. Ну, как не поверит? А матрос – ничего. Всё проглотил и не поморщился.

Заноза ему:

– Коника-то беречь надо, как зеницу ока. Вот я и пришла его попоить. Сдохнет коник – меня эта дамочка из-под земли достанет.

Захохотал матрос:

– Тебя, может, и достанет, а мне всё одно! Я и по земле-то не хожу, всё больше по морю.

Тут Заноза за голову схватилась:

– Нешто ты совсем сдурел?! У бабёнки этой папенька… Да на что тебе знать?!

– Уж говори, раз начала!

– Ну, коли хочешь… Папенька её – большой морской начальник.

– Неужто капитан?!

– Бери выше!

– Куда уж выше-то?!

– Значит, есть куда.

Сказала – как отрезала. Пусть теперь поломает голову.

Загрустил матрос. Швырнул мешок в угол и прочь потопал. Буркнул только:

– Ежели вода нужна, из той бочки бери. Она чистая, сами пьём.

Назавтра Заноза опять пошла коника проведать. А, ежели уж начистоту, так и невидимку тоже. Первому налила воды, а второму ещё и сунула в щель две лепёшки. Взял бедолага и даже не поблагодарил, да Занозе его благодарность была без надобности. Поел – так уж не помрёт, а дальше… Это её не касается.

Прошёл день, за ним другой.

Вскорости Заноза совсем обнаглела. Стала ходить в трюм, когда вздумается, никого не таясь. Если попадались ей матросы – врала напропалую про коника и его хозяйку. Матросы слушали, уши развесив, и уж больше ни о чём не спрашивали.

Заодно подкармливала Заноза и пленника. И вот ведь чудно: до того этот малый оказался прожорлив! Что ни дашь – всё слопает. Просто умора! Мало того, что ест за троих, так ещё и пьёт не меньше коника.

Пару раз пыталась Заноза его разговорить, а всё без толку. Спрашивала – не отвечает. Сама начинала рассказывать – молчит, будто воды в рот набрал.

Сперва сердилась Заноза. Ишь, какой выискался! Потом покумекала чуток и успокоилась. Не хочет говорить – не надо. Мало ли, какие на то причины имеются?

Матросов она тоже ни о чём не спрашивала. Донесут Кормчему – беда будет. Это уж как пить дать. Неспроста же он, видать, этого бедолагу взаперти держит.

Так прошло три дня – добрая половина пути. На корабле Занозе ох, как не нравилось! Те матросы, кому она своим коником головы задурила, сидели смирненько, а всё же были и другие. Одного, особливо привязчивого, пришлось уму-разуму поучить. Как выплюнул подлец передние зубы, так и побежал к Кормчему жаловаться. Тот, правда, не рассердился, только погоготал чуток:

– Эта девка тебе не медуза бесхребетная! Скажи спасибо, что зубами отделался, мог ведь и без кишок остаться!

После того случая матросы Занозу зауважали. А может, просто бояться стали, кто их разберёт?

Словом, возвратилась бы Заноза в Стребию в целости и сохранности, если бы не вышла одна оказия. А случилось вот что.

Как-то под вечер пошла она коника попоить. Ну, и для пленника несколько сухарей прихватила. Спустилась в трюм – светло, все фонари горят. Стало быть, засветил кто-то.

Сперва Заноза коника напоила-приласкала, а как натешилась – пошла к здоровенному ящику. Постучала, сунула в дырку сухарь. Внутри зашевелились, захрумкали. Ну, и ладненько.

Тут кто-то Занозе руку на плечо положил. Она и оглянулась. Видит: Кормчий стоит, ухмыляется.

– Добрая ты девка, – говорит. – Аж убивать жалко!

И до того Заноза растерялась, что даже испугаться забыла.

– На что тебе, – спрашивает, – меня убивать?

Кормчий подумал-подумал, нахмурился:

– Не "на что", а "за что", милая. Нешто тебя говорить не учили?

– Может, и учили, да я запамятовала.

– Ну, так уж я напомню. Слыхала, может, что в чужие дела нос совать не след?

Заноза молчит. Дела-то, видать, и впрямь скверные, раз он так злится.

– А Кормчий ей тем временем:

Знаешь, поди, кто в ящике сидит?

– Откуда ж мне знать-то?!

И ведь не соврала.

Кормчий будто бы удивился:

– Ну? Неужто не догадалась?! То-то я думаю: с чего это тебе взбрело чудищ сухарями кормить? Ты близенько-то не стой, на шаг отступи, а то мало ли?.. Всякое может быть…

Заноза, хоть и не поняла, о чём он болтает, а всё ж и впрямь от ящика отступила. Ну, как не брешет?

А Кормчий, знай себе, потешается:

– Ежели помрёшь, обидно будет. Не видать мне тогда деньжат, как своих ушей. Скверное дело, так?

Видит Заноза, всё будто бы мирно решается. Тут бы ей покивать да пообещать никому ничего не рассказывать. Нет же. Будто кто за язык тянул. Она и говорит:

– Кого ты там держишь? Что это за люди? Чем провинились?

Кормчий поганую рожу скорчил и ещё на шаг отступил, хоть и без того стоял далеко:

– Это не люди, это – нелюди. Про змееруких слыхала?