Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

И не просто птица, а ворон, как две капли воды похожий на того, что лежит мертвым на палубе, только белый – целиком, до единого перышка, белый. Внушительное создание смотрит на капитана, влажно сверкает серебром глаз, и у Бьярни сжимается сердце. Из раскрытого птичьего клюва рвется наружу нечто вроде печального стона пополам с ревом ярости. Движимый одной только богами дарованной жаждой убийства и разрушения, Бьярни без раздумий заносит над головою секиру.

Однако усталые руки подводят его. Лезвие крушит тонкие роговые прутья, обломки летят во все стороны, серебряная проволока, соприкоснувшись с железом, обращается в дым, но ворон остается цел и невредим. Едва Бьярни поднимает оружие для второго удара, птица выпархивает в прорубленную брешь, а, вырвавшись на волю, начинает неудержимо расти, превращается в нечто… в нечто иное.

От изумления Бьярни ахает, пальцы его разжимаются сами собой, секира с грохотом падает и разбивается вдребезги, точно простая ледышка.

Женщина так бледна, что больно смотреть, да вдобавок сияет глянцем вековечного льда. Ее длинные волосы серебристо-белы, а лицо… Поначалу лицо ее тонко, полупрозрачно, словно фарфоровые чаши из тех, что Бьярни нередко привозит с востока, точеные скулы подчеркнуты голубоватыми бликами, вместо бровей – длинные белые перья, зрачки кружатся водоворотами, сияют то белизной снега, то серебром ртути. Но длится все это лишь краткий миг. Еще мгновение, и женщина обретает плоть, черты ее становятся почти человеческими – разница лишь в их невероятной, безупречной красе. Вдобавок они слегка подрагивают, едва уловимо рябят, как будто что-то мешает женщине сохранять принятый облик. Одета она в длинное, оттенков севера платье и свободную блузу, сверкающую, точно сотканная из капель росы. Грудь ее справа и слева, чуть ниже изящных ключиц, украшают овальные броши в виде крохотных ларчиков, соединенные затейливыми цепочками с третьим украшением, угнездившимся во впадинке меж грудей.

Если два первых украшения – лучшее, что Бьярни только видывал в жизни, то третье невзрачно, бесформенно, словно простой булыжник.

Женщина на голову выше Бьярни, выше любого другого на корабле, выше даже четверых своих спутников. Сбросившие человеческие обличья, они стройны, статны, головы гордо подняты, перья на лицах – словно татуировки воинов, серебристые волосы шевелятся, движутся сами собой, взгляды горды… ну, чисто князья в изгнании!

– Мимнир, – беспомощно лепечет Снорри. – Владычица…

Женщина грозно рычит, и коротышка втягивает голову в плечи.

– Ты подвел меня, висла[97].

Снорри путается в словах, на глазах его слезы.

– Но, повелительница, моя королева… ради благополучия плавания я пожертвовал собственной кровью!

Верно, пожертвовал. Рано поутру, на заре, перед тем, как корабль вышел в море, Снорри встал на колени у борта, что-то негромко пропел и с силой провел ладонью по обросшим ракушками доскам, украсив темное, просоленное морем дерево алым мазком. Все, кто это видел, решили, что мысль хороша, что дар богам моря придется кстати. Еще неделю каждый из выходивших в море почитал долгом рассечь мясистую подушечку у основания ладони и подарить Ньёрду малую толику себя самого.

– Но этого оказалось мало, не так ли?

Лицо женщины странно мерцает в такт речи: вот брови-перья есть, а вот исчезли, как не бывало. В последний раз смерив грозным взглядом Снорри, она поворачивается к убитому ворону, идет к нему. Стоит ей только приблизиться, матросы шарахаются прочь.

Бьярни взирает на все это и потирает ноющую правую руку, будто насквозь пронзенную ледяным клинком. Пробует заговорить, но язык и губы не слушаются. Точно сомнамбула, следует Бьярни за женщиной, а когда та останавливается, приседает на корточки, тянется к грузному телу, капитан замирает в паре шагов позади. Длинные пальцы неторопливо скользят по угольно-черным перьям, нежно гладят грудь мертвой птицы, и все это время женщина негромко, жалобно хнычет, бормочет что-то себе под нос. Кажется, Бьярни улавливает имя – возможно, «Хугин», но как тут скажешь наверняка? Холод, сковавший руку, крадется вверх, охватывает шею, лицо, уши; теперь все звуки словно доносятся откуда-то из дальней дали.

Наконец женщина поднимается, прижимает мертвую птицу к груди, пятная кровью синее платье. Шаг, другой, третий – и, подойдя к борту, она без лишних слов бросает тело в море. Туша покачивается на волнах, пока из нее не выходит весь воздух, и, будто не нужное никому сокровище, идет ко дну.

Женщина поворачивается к Бьярни. Глаза ее темней пережженного вина[98].

– Высади нас на берег.

– Так нету ведь рядом земли, – ответствует Бьярни, едва ворочая языком.

– Взгляни.