Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Однако слышно ее издалека, так что подхватить ведерко с мячиками для гольфа (гольф-клуб за возврат платит негусто, но на пиво хватает) и убраться из лесу прежде, чем она до тебя доберется, вполне успеешь.

Ну, а если уж увидала ее, значит, просто замешкалась, не успела вместе со всеми удрать. Тогда прячься за самым толстым дубом – за тем, под которым вы с отцом крепость когда-то строили – и жди.

Первыми в глаза бросаются распущенные волосы. «Поразительная жестокость», – думаешь ты. Тот, кто сотворил с ней все это, не позаботился даже собрать волосы жертвы в хвост на затылке, прежде чем прогнать ее в лес. Ясное дело, за долгое время они свалялись, как войлок: колтуны на концах так тяжелы, так огромны, что издали вполне сойдут за сжатые кулаки.

«Да, – думаешь ты. – Подобной жестокости свет не видывал».

Однако щеки ее относительно чисты, и ты тут же представляешь себе, как она опускается на колени у ручейка, бегущего через поле для гольфа, окуная лицо в быструю воду.

По бокам ее платья до самой земли тянутся темные полосы: долго она истекала кровью и не умирала после того, как ей отрубили руки по самые плечи.

Глаза у безрукой девы темно-зеленые, а может, и карие.

– Привет, – говорит она.

Чем провинилась безрукая дева?

Кто ее знает… да это уже и неважно. Ее отец счел проступок достойным подобного наказания. Остальные сочли случившееся немыслимым зверством: судьба девы повергла всех в ужас.

Где они были, когда ее отец схватился за топор? Кто их знает…

В лесу за домом она живет, сколько ты себя помнишь, хотя при тебе никто никогда о ней особо не распространялся. Живет – и пусть живет, только бы не совалась на поле для гольфа.

Чужим никто из нашего городка о ней не рассказывает, и все-таки слухи как-то просачиваются наружу. Нет-нет да прослышат о лесной девушке очередные телерепортеры из большого города и приезжают целой бригадой делать сюжет про нее. Обычно под Хэллоуин, но бывает, что и к Международному Женскому Дню. Или, допустим, когда в их городе с женщиной стряслось что-то ужасное, и им страсть как необходимо разыскать побольше похожих жертв, чтобы дополнить историю и подольше на ней жировать.

Одна такая, чтобы о ней написать, из самого Индианаполиса к нам прикатила. Прикатила и спрашивает, не знает ли кто, как ее изловить, будто она – кролик, или, скажем, собака бродячая. А станция, говорит, за откровенность заплатит. И сумму в долларах назвала, да такую, что сразу ясно: в Индианаполисе на мелочи не размениваются.

Однако как она прикатила, так и уехала ни с чем. В здешних местах таких подходцев не любят.

Все говорили, и не раз еще скажут, что безрукая дева ни с кем никогда не заговаривала. Да-да, говорили: конечно, пришлым из Индианаполиса о ней знать незачем, но для местных она вроде как своя, а о своих в своем кругу отчего бы не посудачить?

Сьюзен из парикмахерской порой заводит речь о том, что представить себе не может, как бедная девушка ухитряется следить за собой, и что она, дескать, пошла бы в лес да спросила, не нужно ли чего нашей деве, вот только соваться не в свое дело неловко. Обычно Сьюзен говорит все это, когда стрижет тебе волосы. «Я слышала, она блондинка», – говорит, и умолкает, и не слыхать вокруг больше ни звука, кроме клацанья ножниц, а ты сидишь, не смея вздохнуть, и только смотришь, как твои волосы на пол падают.

Или вот школа. По крайней мере раз в год на собрании родительского комитета непременно кто-нибудь спрашивает, не полагается ли ей по возрасту в школу ходить, пусть даже она живет в лесах так давно, что из школьного возраста, сколько б ей ни было лет в самом начале, вышла наверняка.

А Томми из мотеля развлекал всех и каждого историей об орнитологах-любителях, приехавших к нам искать какую-то редкую певчую птицу, которая водится исключительно в наших лесах. Тут-то они на безрукую деву и напоролись, и с перепуга умчались из города, не оплатив счет. Умчались, но большую часть пожитков оставили в номере, так что Томми их бинокли да камеры продал и убытки с лихвой возместил.

Об испуге туристов Томми рассказывал, будто о чем-то смешном, будто кто-то из местных вправду видел ее, и ему было с чем сравнивать.

Ты начинаешь думать, что кроме тебя безрукой девы на самом-то деле не видел никто.

Ужасная мысль, жуткая, и ты долгое время надеешься, что это неправда, однако, судя по всем рассказам соседей, никто из рассказчиков сам ее не встречал. «Может, просто из деликатности в ее дела не суются», – думаешь ты. Но хотя даже себе в этом не признаешься, уже понимаешь: да, видела ее только ты, и ей, должно быть, так одиноко, что у тебя в животе ноет от жалости. Вот и «привет» она произносит с таким изумлением, какого ты в жизни еще не слыхала…

И в этом самом году по ее душу приезжает не кто-нибудь – ученая дама, исследовательница.

На телерепортерш в темно-синих или пастельных оттенков жакетах и юбках (чем дальше к югу живут, тем блондинистей), и на их операторов (эти все больше держат язык за зубами и на чай оставляют гроши) она не похожа ничуть.