Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Автор все время обращается к эротическим темам, нажимая на все педали; и не понимает, что это неизбежно быстро приедается читателю и начинает наводить на него скуку.

Порою (так оно происходит в «Истории женитьбы Ивана Петровича»), герои, как бы сами собой и наперекор сочинителю, проявляют иную сущность, и сквозь муть и грязь прорываются достаточно трогательные и чистые, вполне человеческие чувства. К сожалению, это у Марамзина – сравнительно редкие исключения из общего правила.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 11 июня 1983, № 1716, с. 2.

Ю. Одарченко, «Стихи и проза» (Париж, 1983)

Стихи, мягко сказать, бездарные; на графоманском уровне. Не диво, что, как сообщает в своем предисловии к сборнику приятель Одарченко[256], К. Померанцев: «В читательскую толщу поэзия его проникала медленно и трудно». Поверим ему и в том, что когда он эти произведения читал советским поэтам, то они «все попросту балдели перед этими „стихами“ и даже в то, что они говорили: „У нас так не пишут“».

Вот несколько труднее поверить в то, что это Одарченко передал Померанцеву рассказ про убийство на улице Капарелли, вопрос о котором, уже многие годы назад, освещался в печати. Дело в том, что данный рассказ (откидывая мелкие и неудачные изменения в деталях) принадлежит А. С. Грину, Померанцев же его напечатал в «Русской Мысли» как свой.

Коли он его и впрямь слышал от Одарченко, то следовало это тогда же указать (соблюдая нормы элементарной литературной этики). А уж если и нет, – то, когда было раскрыто в прессе, что речь идет о рассказе Грина, так тогда же и опубликовать разъяснение.

Ведь случись мне, случись любому порядочному журналисту, совершить по ошибке, по рассеянности или будучи введенным в обман, плагиат, – каждый из нас так бы и поступил. А уж когда человек ждал 5–6 лет, и потом выступает с уточнениями, – верится с трудом!

С Одарченко-то взятки гладки (даже и не будь он покойником): дружеский фарс; разыграл приятеля, приписав себе чужое сочинение. Да вот, было ли такое в реальности? Вопрос…

Померанцев говорит тут же, что Одарченко часто видел чертей, и иногда пытался их ловить за хвост. Оно бы удивительно, если бы биограф не добавлял: «Одарченко любил выпить, иногда довольно много… пил не только спиртные напитки, но и прописанный ему врачами бром… под конец выпивал по литру в день». Тут уж не то, что чертей: белых слоников увидишь! (Да он и видел; сам рассказывает: «По канату слон идет…»).

В одном из таких припадков, вероятно, он и покончил с собою, отравившись газом.

Впрочем, кто его знает… Вот он в одном стихотворении изображает, как пытался продать душу черту; только тот не взял. Да и сам о себе пишет:

Той дорогой, которой иду,
Я наверное в ад попаду.

Такой путь к газовой трубке в рот запросто приводит!

О творчестве же его, – что скажешь? Настоящие поэты пишут красиво и о красивом; у бесталанных это не получается. Из сих последних иные пытаются иногда писать безобразно и о безобразном; но без дарования и из этого ничего не выходит. Так и у Одарченко.

В части прозы, не следовало бы перепечатывать очерк «Дикий виноград», полный нелепых ляпсусов. Не станем говорить о неверных подробностях дуэли Лермонтова. Но смешно читать, по поводу гребенских казаков: «Еще при Иоанне Грозном приезжали гонцы, уговаривая староверов перейти на левый берег». Раскол возник, как известно, только при Алексее Михайловиче. Еще страннее фраза: «Племен башибузуков на Кавказе больше нет». Да и не было никогда, понятно! Башибузуки, это просто название иррегулярных частей турецкой армии, а не какой-либо отдельной народности.

Странное дело! Словно бы другою рукою вовсе написаны фрагменты незаконченной повести «Детские страхи», печатавшейся когда-то в журнале «Возрождение»: «Псел», «Папоротник», «Рыжики» и «Оборотень». Они занимают примерно 100 страниц из 260; но именно ради них стоит купить всю книжку.

В отличие от стихов, маленькие рассказы эти, – вернее, эпизоды, – подлинно поэтичны и полны очарования, пропитанные тайной и свежестью, загадочностью и трогательностью. Искренне жалеешь невольно, что автор недоработал повесть, которая могла бы с честью занять свое место в эмигрантской, а там и в русской литературе. Элемент жути и мистики приближает тут Одарченко к Гоголю, и через него к Гофману. Но отрывки эти созданы на широком дыхании, безо всякой деланности, в них веет простор русского пейзажа, увиденного и почувствованного неповторимым ощущением юности; и потому они глубоко и пленительно своеобразны.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 31 марта 1984, № 1757, с. 4.

«Город и мир» (Санкт-Петербург, 1991)