Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Украшением данного сборника произведений в прозе писателей третьей волны является повесть «Двенадцать коллегий» талантливой и остроумной Людмилы Штерн, рисующей академические интриги и бестолочь (сильно утрированные, впрочем, полагаем), царящие на одном из факультетов ЛГУ недавних еще дней.

Марина Рачко («Через не могу») тоже талантлива, но склонна выбирать неприятные темы, вроде воспоминаний о детстве во времена блокады Ленинграда; да и моральные ее оценки довольно-таки сомнительны. Что же до ее наивных восторгов американской сытостью и обилия продуктов в магазинах в Мичигане, – они быстро читателю приедаются до оскомины.

Иосиф Бродский («Путешествие в Стамбул») отталкивает своим брюзгливым снобизмом и неглубокими, вовсе неубедительными историософскими экскурсами. В великом городе, который многих наших писателей, от Сенковского до Леонтьева вдохновил на блестящие поэтические страницы, он ничего не заметил, кроме вони и грязи. И уж вовсе неспособен он оказался разбираться в вопросах, связанных с культурой и историей Турции.

Коротенькие рассказики Сергея Довлатова («Лишний» и «Встретились, поговорили») – пустопорожни.

О прочих участниках книги, как Игорь Ефимов[257], Виктория Платова, Марк Зайчик и Вадим Нечаев[258], вообще не стоит говорить. Объединенные тут их сочинения, можно не сомневаться, канут в Лету, не оставив в литературе заметного следа.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 26 сентября 1992, № 2199, с 2.

Литературный альманах «Метрополь» (Анн-Арбор, 1979)

Литературный альманах «Метрополь» (Анн-Арбор, 1979) есть ложка меду в бочке дегтя; с ложки и начнем. К ней принадлежат превосходные «Страницы из дневника» В. Тростникова[259], резюмирующие те же идеи, что в его книге «Мысли перед рассветом», о бессилии материалистической и атеистической науки объяснить мир и человека: «Естественнонаучная эпоха начала с возведения Человека на пьедестал на место сброшенного оттуда Бога, а кончила тем, что можно было предвидеть с самого начала: затаптыванием Человека в грязь». К положительному отнесем и «Две тетради» П. Кожевникова[260], несмотря на пошловатый натурализм, рисующие неплохих русских юношей и девушек в гадкой советской обстановке. Из стихов всего лучше – И. Лиснянской[261]; и прежде всего одно, начинающееся:

В день Владимира, под воскресенье,
Я зашла в эту церковь случайно,
И опять сквозь невнятное пенье
Проступила вседневная тайна,

и кончающееся:

Богомолка встает на колени
Край иконы целует: Помилуй!
И мелькают грядущего тени
Так, как будто грядущее было…

Но это просто вещи честных и небездарных людей, вне связи с воинствующим авангардизмом, лежащим в основе пухлого тома и занимающимся именно упомянутым Тростниковым втаптыванием Человека в грязь. В виде иллюстрации рекомендуем «Лесбийскую песню» Ю. Алешковского. Безобиднее Ф. Искандер[262]: его «Маленький герой большого секса» – сальный анекдот с провинциальной окраской, а «Возмездие» – пример захолустного блатного ухарства.

Г. Сапгир[263] измывается над вовсе не смешным учением о Третьем Риме и косноязычно перекладывает Катулла на порченый русский язык; это последнее, как и стишки А. Вознесенского[264] о Есенине и Державине, заставляют вспомнить старую истину: живые ослы любят лягать мертвых львов. Грустно видеть в той же компании Ю. Кублановского, поэта классом повыше; его остроты о русских царях скверны; а Пушкин, вопреки ему, знаменит не «Гаврилиадой».

Рецепт построения авангардных рассказов прост и таланта не требует: всыпать сумбура и нелепости и приперчить непристойностями (не важно, что вовсе глупыми!). Хуже, когда Ф. Горенштейн вводит элемент богохульства: псевдонаучные изыскания его персонажа о Христе как о больном шизофренией иудее – верх дурного вкуса. Иные из авторов имеют – или имели – способности; но они их топят в омуте порочного метода (возьмем Б. Вахтина[265], Б. Ахмадулину[266]; более сомнительно отнести ли сюда перехваленного критикой А. Битова[267]). Теоретические статейки авангардистов, – Л. Баткина[268], В. Ракитина[269], М. Розовского, – каракули дикарей, коим понятие культура чуждо и навеки чуждым останется. Перевод В. Аксеновым отрывка из романа Д. Апдайка изумительно неряшлив; мифическая африканская страна Куш почему-то названа Кущей (!), вместо форма пишется униформа…

Не приведи Господь, чтобы русскую литературу заманили на эти кривые, петляющие тропы среди бесплодных, отравленных миазмами полей! Впрочем, вряд ли оно и удастся…