Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Курьезно – и грустно! – видеть ту же подпись Б. Носик под рассказом «Комната здоровья», напечатанном в израильском журнале «22» № 81 от с.г.!

Здесь все дети ненавидят старших (и особенно старых) и только и ищут, как бы им устроить каверзы. Здесь сами старшие, – обитатели коммунальных квартир в одном, выведенном на сцену доме, – даны как жалкие существа, не находящие чем заполнить жизнь, цепляющиеся за большевицкие иллюзии, тупо повторяющие вздорные слухи и больше всего занятые ценами на продукты и пресловутым вопросом «где и что дают?» А уж русский патриотизм подается в карикатурном виде, как почти абсурдное и смехотворное…

Печальную эволюцию проделал г-н Носик! Ему перестройка, явно, в прок не пошла…

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Среди книг», 2 января 1993, № 2213, с. 2.

Мемуарная литература

Глазами врагов и друзей («Николай Гумилев в воспоминаниях современников», Дюссельдорф, 1989)

Многие из содержащихся здесь высказываний тягостно читать. Невольно приходит на память другая позорная страница из истории русской литературы: недостойная травля коллегами молодого Достоевского. Ряд авторов, представленных в книге, говорят о Гумилеве с явным недоброжелательством или – хуже того! – с надменным пренебрежением. И это тем более неприлично (а порою просто смешно!), что из фактов личность его встает неизменно во вполне положительном свете; тогда как таковая его хулителей, – не всегда.

Кто такой Э. Голлербах[295]? Комментарии нам его описывают как «искусствоведа, литературоведа, критика, поэта». При всем том, его имя уже и сейчас известно и, без сомнения, останется известным потомкам только вот потому, что он смог кое-что рассказать о подлинном большом поэте, с которым был (отнюдь не близко) знаком. Вроде, скажем, С. Комовского[296], тем одним и знаменитого, что являлся «лицейским товарищем» Пушкина и оставил о нем довольно вульгарные и грубоватые воспоминания. Но Голлербах даже не учился ни в одном классе, ни хотя бы в одной школе с Гумилевым, и видел его в детстве лишь и издалека.

Он неодобрительно замечает, что Николай Степанович, будучи учеником Царскосельской Николаевской гимназии, «усердно ухаживал за барышнями». Грех не велик; не за мальчиками же ему ухаживать! Специально шокирует Голлербаха, что ухаживал-то он за гимназистками. Но за кем же ему надлежало? За горничными? Актрисами? Дамами бальзаковского возраста? Мы даже знаем ведь имя гимназистки, за которой он главным образом тогда ухаживал: Анна Горенко[297], которая впоследствии стала его женой. Наивны и насмешки зоила над первыми литературными опытами юного стихотворца: оные доказывают лишь его упорство, – качество, необходимое для успеха даже самому одаренному от природы человеку, в любой сфере.

Совсем уж пошлы рассуждения, что Гумилеву-де всю жизнь оставалось 16 лет, и что: «Затерянные, побледневшие слова "победа", "подвиг", "слава" звучали в его душе как громы медные, как голос Господа в пустыне». Для настоящих мужчин такие слова пребудут полными значения вечно.

Конечный вывод Голлербаха сводится к тому, что: «Гумилев не был ни в каком смысле слова велик. И не был гениален». Покамест слава паладина музы дальних странствий, героя, отдавшего жизнь за свои убеждения, растет из года в год, хотя он до сих пор еще недостаточно оценен. А слава Блока, которого ему противопоставляет Голлербах, наоборот, понемногу тускнеет (что отчасти связано с крайней несостоятельностью его политических и моральных воззрений).

Позже, когда Голлербах, в рецензии на сборник «Дракон», позволил себе какие-то гадости, приплетая И. Одоевцеву, Гумилев сказал ему, абсолютно за дело, что он не джентльмен. Тот пытался судиться судом чести, но не получил удовлетворения. Дальнейшие еще пакости «литературный критик» сочинил в момент, когда Гумилев находился уже под арестом, – и они появились в печати одновременно с сообщением о расстреле писателя…

В данном случае, нельзя не согласиться с А. Ахматовой, советовавшей (см. «Вестник РXД» № 156): «не слишком верить такому Голлербаху».

А. Белый с видимым удовольствием вспоминает о безобразном эпизоде в Париже, когда З. Гиппиус (при его содействии) встретила насмешками еще не завоевавшего в ту пору известности 20-летнего литератора, пришедшего с визитом к Мережковскому. Сам пострадавший подробности происшествия изложил с беззлобным юмором в письме к Брюсову, который дал ему рекомендацию к Мережковским и таким образом явился невольным виновником случившегося. Гиппиус, очевидно, обладала незавидным искусством хамски принимать и жестоко оскорблять обращавшихся к ней начинающих поэтов, от Гумилева до Есенина. На ее беду, некоторые из них проявили себя потом светилами первой величины, безусловно превосходящими собственное ее скромное дарование.