Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Когда над Гумилевым глумится ничтожный Голлербах, можно пожать плечами. Но грустно читать сходные по тону сентенции из-под пера С. Маковского, который сам был не лишенным таланта поэтом. Я с Сергеем Константиновичем был знаком, в последние годы его жизни, в условиях эмиграции, во Франции. Он представлял собою русского интеллигента, неплохо образованного, но безусловно не располагавшего той широкою общей культурой и той разносторонней эрудицией, какие видны в творчестве Гумилева. Поэтому комично выглядят его запоздалые свысока наставления по адресу бывшего соратника по журналу «Аполлон»:

«Гумилев любил книгу, и мысли его большею частью были книжные, но точными знаниями он не обладал ни в какой области, а язык знал только один – русский, да и то с запинкой», – пишет Маковский. Тут каждая строчка, почти что каждое слово, – неправда, которую и опровергать не стоит.

Все это нужно автору для странной цели, поставленной им себе: создать свой образ Гумилева; превратив его из «конквистадора, завоевателя Божьего мира и певца земной красоты» (каким он и был) в «мечтательного и романтически-скорбного лирика». Из той же порочной концепции вытекает последующий вздор. В Африку, оказывается, Гумилев ездил из подражания Рембо, «Капитаны» – стихотворение «трескучее» и т. д., и т. п.

Слепой к творчеству Гумилева, не менее слеп Маковский к его личной жизни, о коей пространно толкует. Пристрастно расположенный в пользу Ахматовой, он фальшиво считает ее единственной любовью Гумилева и вовсе незаслуженно ее идеализирует.

Мы теперь знаем (на основе ее писем и показаний современников), что она-то Гумилева никогда не любила, вышла за него замуж из-за своих собственных амурных неудач с другими, и в поисках самостоятельности, в виде освобождения от семьи, и бросила его по первому капризу и вопреки его воле ради незначительного Шилейко; притом же, три года колебаний перед браком зависели от нее, а не от искренне тогда ею увлеченного Гумилева. Изображать Анну Андреевну как обиженную сторону в данном конфликте, – коренным образом не соответствует действительности.

Что же до точных знаний и прочего, отметим, что сам-то Маковский путает мсье Журдена с Жордем Данденом[298] (стр. 69) и превратно подменяет влиянием «Бодлера, Верлена, Ренье[299] и Рембо» отчетливо уловимое у Гумилева влияние Жозе-Марии де Эредии[300].

Преданность Ахматовой, вероятно, продиктовала Маковскому и поразительные по дурному вкусу насмешки над любовью Гумилева к Елене, которой посвящен дивный цикл стихов «К синей звезде», и которая, можно полагать, как раз и вызвала у него самое сильное в жизни чувство.

В иную атмосферу мы погружаемся при чтении статьи В. Ходасевича. Он о Гумилеве говорит без враждебности, хотя и с налетом мало уместной иронии, и сохраняет для нас довольно важные минуты из его жизни, в частности из вечера перед самым арестом. Однако, удивляют нас неожиданные его откровения, вроде того, что Гумилев «не подозревал, что такое религия» (хотя и «не забывал креститься на все церкви»). Почему Ходасевич уверен, будто лучше понимает суть религии? И как досадно, что он нам не поясняет, в чем же это понимание состоит!

По счастью, в разбираемой книге налицо и другая группа свидетельств, – людей, искренне расположенных к Гумилеву и склонных рассказывать о нем правду. К их числу, неожиданно, принадлежит А. Н. Толстой, фигура в целом-то не слишком симпатичная. Правда, это еще Толстой до грехопадения, того периода, пока он был белым эмигрантом. Поставим ему в заслугу набросанные им картины из биографии Николая Степановича, выдержанные в дружеских и честных тонах.

Он к тому же освещает как раз кое-какие события, касающиеся его приятеля по Парижу и Петербургу, о которых существуют и повторяются из уст в уста ложные версии. Например, воспроизводя историю с Черубиной де Габриак и с последующей дуэлью Гумилева с М. Волошиным, он подчеркивает, что Гумилев ни в чем не был виноват, тогда как некоторые мемуаристы пытались ему приписать раскрытие псевдонима сей романтической мифоманки.

О том же самом, впрочем, повествует тут же И. фон Гюнтер[301], который и явился подлинным разоблачителем Черубины (о каковой он отзывается с несколько странной даже враждебностью). Очень краткий отрывок из воспоминаний Волошина не вносит полной ясности в дело.

Загадочным остается образ Е. Димитриевой, о которой очевидцы судят по-разному.

С. Маковский описал ее как почти уродливую и, во всяком случае, внешне непривлекательную. Напечатанный недавно в журнале «Нева» ее портрет отнюдь этого не подтверждает. И, как бы то ни было, надо признать, что она пользовалась у мужчин чрезвычайным успехом. Гумилев, тогда еще холостой, был в нее влюблен и несколько раз делал ей предложения. Но она предпочла вступить в связь с Волошиным, а Гумилева, как она сама выражается в своих записках, продолжала дразнить. В то же время у нее имелся и официальный жених, врач В. Васильев, с кем она позже и вступила в брак. Да и с Гюнтером, если верить прозрачным намекам сего последнего, у нее были интимные сношения.