Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Баронесса Мария Мейендорф напротив, прожив больше, чем до 90 лет, составляла свои мемуары на закате дней, обозревая в них весь свой долгий земной путь. Их бы можно разбить на четыре или даже пять частей. В первой нам показана привольная жизнь старого дворянства, на высшем его уровне титулованной аристократии. Можно взвесить, как много Россия потеряла с истреблением данного слоя, насквозь проникнутого традициями культуры, чести и долга!.. Затем идет рассказ о страшных годах революции, когда многие из членов ее семьи погибли, а некоторым удалось бежать за рубеж. Сама она осталась в СССР, где претерпела, как полагается, тюрьму, ссылку, тяжелую работу и лишения. Обо всем этом баронесса говорить с эпическим спокойствием. Чувствуется, что для нее, как и для лучшей части российской интеллигенции в целом, материальные трудности играли не слишком большую роль.

Потом, – краткий отрезок времени в Одессе, при румынской и германской оккупации, и эвакуация за границу, скитания по лагерям, и, наконец, более налаженное существование при поддержке отыскавшихся родственников, сначала в Польше, после во Франции и в завершение – в Канаде. Отметим, что, – несколько курьезным образом, – баронесса Мейендорф, пережившая трех царей и прошедшая через кровавые судьбоносные перевороты нашей родины, принадлежала фактически к нашей новой эмиграции, ко второй волне. С нею, вероятно, любой из наших подсоветских беженцев эпохи Второй мировой войны легко нашел бы общий язык. Впрочем, она не составляла в этом отношении исключительного случая: люди, как она среди нас попадались не слишком редко.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 30 ноября 1991, № 2156, с. 2.

А. Штейнберг, «Друзья моих ранних лет» (Париж, 1991)

Определяющим периодом в жизни автора, эмигрировавшего из СССР в 1924 году, явилось время участия в Вольфиле («Вольной философской ассоциации») в начале 20-х годов, вместе с Р. Ивановым-Разумником[431] и К. Сюннербергом[432], исповедовавшими, что до политики, эсеровские убеждения.

Странно в наше время читать о наивных иллюзиях этих и близких к ним интеллигентов, возлагавших всяческие благие упования на революцию, – и, понятно, чем дальше, то больше в ней разочаровавшихся (но непростительно медленно!).

Благодаря связям с Вольфилой был Штейнберг[433] хорошо знаком и с А. Белым. К числу его друзей, в те годы и позже, принадлежали философы Л. Карсавин[434] и Л. Шестов[435]. Встречаться же ему доводилось со множеством крупных и интересных людей, включая А. Блока, М. Горького, О. Форш, А. Кони[436], Н. Гумилева, В. Розанова и других.

Жаль, что не о каждом из них мемуарист сообщает нам что-либо важное, хотя их облики часто довольно живо встают на страницах его воспоминаний.

В. Розанов появляется здесь, в первую очередь, в виде гостеприимного, радушного хозяина, чадолюбивого отца и любящего мужа. Демоническая О. Форш (которая сама в своих записках глухо намекает на занятия сатанизмом) врезалась Штейнбергу в память только своими язвительным остроумием и наблюдательностью. Между прочим, детально анализируя ее литературное творчество, он забывает упомянуть, что она начала свою карьеру как писательница для детей.

О Гумилеве, рассказываемое тут выглядит не вполне правдоподобным – особенно в части, касающейся его расстрела (о котором существуют другие и гораздо более убедительные версии). Но некоторые зафиксированные Штейнбергом слова поэта звучат как подлинные:

«Николай Степанович рассказывал об идее единовластия, монархии, как она должна быть восстановлена; о том, что сердце всякого государства должно биться в груди, украшенной знаками военных подвигов; о том, что настоящий святой, охраняющий Россию – Георгий Победоносец; что найдется, наконец, какой-нибудь еще неведомый кавалер Георгиевского креста, который вместе с Тухачевским организует новую армию в традициях старой царской. И необходимо также поддерживать идею монархии:

"Мы устраиваем панихиды по членам погибшей царской семьи". Он назвал церкви, где служат панихиды по "рабу Божьему Николаю, сыну Александра", а также и по всем четырем его дочерям».

Бывали у автора разбираемой книги и более курьезные контакты: с матерым советским провокатором Н. Эйтингоном[437] и с недоброй памяти Н. Плевицкой[438], но об этих последних он, к сожалению, распространяется мало.