Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Зная биографию Солженицына, невольно поддаешься искушению искать в повествовании биографические элементы, но было бы опасно этим увлекаться. Хотя, конечно, данные его жизни помогли ему описывать многое, что мы встречаем на страницах «Октября Шестнадцатого». Как уже и в «Августе Четырнадцатого», изображение восточной Пруссии оказалось бы без сомнения менее живым, не будь оно сделано пером очевидца, смотревшего на нее, притом, в условиях, сходных с происходящим в книге. По той же причине так верны и картины южной России. Артиллерийский офицер Лаженицын был бы, наверное, менее ярок, не будь его почти омоним Солженицын капитаном артиллерии сам. Даже в рассказах очеркиста Ковынева, о его работе учителем, слышится личный опыт автора. И, безусловно, образ Ковынева, основанный на фигуре Ф. Крюкова[695], гипотетического автора «Тихого Дона», есть плод напряженного, постоянно возобновляющегося интереса Солженицына к проблеме возникновения самого выдающегося в русской литературе романа о донском казачестве. Ковынев, впрочем, отнюдь не вызывает у читателя безоговорочной симпатии; на прямой вопрос собеседника, почему же он не женился на любимой девушке (которая в результате погибает), он не в силах дать членораздельный ответ и рассеянно бормочет: «Да ведь как же? Если основа вашей жизни – независимость?». Когда есть настоящее чувство, так не рассуждают.

Словотворчество и формальные поиски явно стали у Солженицына умереннее; что и хорошо. Привлекает все же внимание любопытная частная проблема: смелое и последовательное употребление им причастия будущего времени, типа пойдущий, пробьющийся. Данная форма почему-то запрещена школьной грамматикой, несмотря на то, что широко бытует в устной речи. У менее авторитетного литератора, корректор ее бы безжалостно вычеркнул; но у Солженицына – кто осмелится? И будет прекрасно, если ему удастся ее ввести в обиход, сняв с нее необоснованное табу и обогатив тем наш письменный язык.

Относительно названия Дряговец, о котором, «что такое Дряговец Саня не добился понять» (а там была расположена его батарея), уточним, что оно, вероятно, означает примерно «болотистая местность»: белорусское дрегва, смоленское дрягва «трясина», украинское драгва «топь».

Действие романа развертывается на фоне трагических лет, когда назревает революция, о ней говорят, но в нее не особенно верят, – и совсем, совсем не представляют себе, какая она будет! А Ленин, знай, готовит свои сатанинские ковы… Безумная Дума саботирует правительство; власти растерялись и не справляются с делом; люди, как боевой полковник Воротынцев, поглощенные заботой о благе родины, не находят правильных путей и забредают в гибельные тупики. Он приходит к мысли о необходимости сепаратного мира; в чем и прав. Курьезно, что ведь тут его мнение совпадает со мнением Распутина; который на страницах книги не показывается, и о ком все действующие лица – Свечин, Гучков, Лаженицын – говорят с отвращением. Любопытно, появится ли он в дальнейшем? Дорога к миру лежит, в глазах Воротынцева, через дворцовый переворот; вот почему он ищет контакта с Гучковым. Но встреча их, в силу разных случайных обстоятельств, задерживается; а тем временем вступают в ход иные факторы. Один из самых важных – его связь с очаровательной Ольгой Андозерской, с кем его случайно сталкивает судьба, и которая на него оказывает значительное влияние.

С большой проницательностью Солженицын сделал главной носительницей монархической идеи в своем сочинении человека отнюдь не традиционного типа: женщину – ученого, профессора истории, еще молодую, эмансипированную, вращающуюся по своей профессии в проникнутой левым духом академической среде, между преподавателей и студентов. Приводимая ею аргументация не представляет, в общем, из себя ничего особенно нового, хотя и основана на неоспоримом здравом смысле: «Да, многие народы поспешили поднять руки на своих монархов. И некоторые невозвратимо потеряли. А для России, где общественное сознание – лишь тонкая пленка, еще долгое-долгое время никто не придумает ничего лучше монархии… Потеряв монархию, мы потеряем и Россию… Люди думают, только назвать страну республикой, и сразу она станет счастливой… При монархии вполне может расцветать и свобода, и равенство граждан». Удачно ее разъяснение формулы помазанник Божий: «Она выражает ту достаточную реальность, что не люди его избрали, назначили, и не сам он этого поста добивался».

От слов Андозерской и от столкновений с житейскими фактами идея переворота слабеет и гаснет в душе Воротынцева. Чему способствует и другой еще монархист, даже более замечательный, генерал Нечволодов, с которым он встречается в Ставке, направляясь из отпуска обратно на передовую.