Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Генерал Хабалов действует, – то есть бездействует! – вопреки всякому здравому смыслу, вопреки всему, что должно быть ясно не только военному человеку, но хотя бы и сугубо штатскому с головою на плечах. Генерал Иванов[701] проявляет себя, – в согласии с отзывом о нем Гучкова, – как «мешок, а не боевой генерал», что и дает Солженицыну право резюмировать его личность поговоркой: «Борода Минина, а совесть глиняна». Остальные, – балансируют на грани сознательного предательства (Алексеев[702]) или прямо его совершают (Рузский[703]).

Против же них, – с заслуженным презрением изображенная говорильня: кадеты, эсеры, меньшевики… и прицеливающиеся их всех оттеснить большевики.

И какой-то нелепый, патологический страх властей перед пролитием крови. Из-за которого именно льется кровь; и готовится тысячекратное кровопролитие в грядущем!

Отчего же на Западе не колебались в таких случаях пускать в ход оружие: отчего у нас не колебались в 1905 году, – и с блестящим результатом!

Бессмысленный бунт подонков городского населения растет, захватывает солдат, затопляет столицу, – ибо не встречает сопротивления! Когда же встречает, когда находятся разумные и мужественные люди, как полковник Кутепов, или даже отдельные офицеры ниже его чином и искусством, и оказывают сопротивление, – сразу налицо и успех, и разнузданная стихия начинает отступать. Но их, людей долга, и идущих за ними честных солдат, начальство не умеет ни оценить, ни поддержать, и их усилия остаются втуне. Они гибнут или отходят от дела.

Легко предсказать, что теперь вновь разгорится вокруг Солженицына свистопляска нечистых сил. Станут кричать, что он антисемит: зачем у него появляются несимпатичные евреи (названные и неназванные по именам). Да что же делать, когда они были (и следы оставили)? Сказал же сам Ильич: «Факты – упрямая вещь!» Ну и насчет Думы, и «прогрессивной» интеллигенции и ее роли, – будут вопить и браниться; правда, она не всякому нравится. Что до нас, – поблагодарим Александра Исаевича, что он ее высказал.

Позволим себе кое-какие мелкие замечания. Очень неприятна сверхмерная и сверхсоветская манера ставить точки над е, но уж тогда надо бы правильно. А то вот фамилия Глобачев имеет ударение на первом слоге: и потому неверно писать Глобачёв. Опять же, фамилии как Родзянко и Терещенко по законам русской грамматики несклоняемы (хотя оно и неудобно, но ведь – dura lex, sed lex[704]), а тут – они видоизменяются по всем падежам. Слово кризисный возникло совсем недавно; в те дни, о коих речь (да и позже, вплоть до Второй мировой) вместо него говорили критический. Нужно ли вместо топать писать тупать? Сомневаемся… И – что такое тоуро (том 1, стр. 258)? Не знаем такого наречия. Или уж это – опечатка, заместо хмуро, либо понуро?

Бесспорно, впрочем, незначительные недостатки вроде перечисленных не помешают поклонникам таланта Солженицына проглотить его новые произведения с таким же энтузиазмом, как и прежние, несмотря на их, на сей раз, несколько более трудный для усвоения характер.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), Рубрика «Библиография», 14 февраля 1987, № 1907, с. 5.

А. Солженицын, «Март Семнадцатого», т. 3 (Париж, 1987)

Очередной том цикла построен в виде маленьких главок по две-три страницы, каждая из которых нас переносит к иным персонажам, порою – в разных концах страны. Для читателя это довольно-таки утомительно. Тем паче, что привычные нам герои, – Воротынцев, Лаженицын, Андозерская, – появляются лишь изредка и эпизодически. Многие же другие, как Нечволодов, Оренька Томчак, исчезли и совсем. Кроме того, из исторических лиц, наряду с теми, чья судьба нас всерьез интересует, – царь с царицею, Колчак, – равное внимание уделено тем, кто нам не интересен, или очень мало: Шляпников, Гвоздев, Шингарев.

Перед нами на сей раз не роман в прямом смысле, а обширная историческая фреска, отражающая трагический период февральской революции. Как формулирует автор, все растерялись, а скорее хочется сказать – обезумели. И подлинно, все: от солдат и рабочих до средней и высшей интеллигенции, офицерства, и даже, самое грустное, членов Династии.

Конечно, можно возразить, что мы-то знаем, какие ужасы предстояли России, а они, – не знали. Плохое оправдание! Не надо было предвидеть на десятки лет: на год, на несколько месяцев – хватило бы. А скверные результаты их поступков являлись неизбежными, – и очень легко предугадываемыми, при наличии здравого смысла.

Страшные последствия быстро и постигают многих у нас на глазах. Меньше всего жаль флотских декабристов, морских офицеров, ждавших и желавших революцию: собственные матросы их линчуют или расстреливают. Не жаль и генералов, Алексеева, и Рузского, скоро чувствующих, что наделали себе же беду, – но, впрочем, неспособных раскаяться в своих грехах.