Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Увлекательный роман этот, при всей своей автобиографичности, вписывается в долгую традицию, особенно развивавшуюся в русской литературе после революции, отраженную в книгах, как «Правонарушители» Сейфулиной[252] и даже в фильмах, от старой уже «Путевки в жизнь» до сравнительно недавних «Подранков». Отразилась она и за рубежом, в частности в неплохом романе Н. Воинова «Беспризорник» («The Waif», Нью-Йорк, 1955), несправедливо забытом; может быть, потому, что изданном только по-английски.

В мировой же литературе данная тема эксплоатировалась гораздо раньше, в том числе Джеком Лондоном (например, в эпизоде из «Маленькой хозяйки большого дома» и в ряде рассказов), влияние которого смутно ощущается у Демина[253]. Подымаясь же выше в веках, мы упремся в испанскую novela picaresca[254], и в особенности в «Назидательные новеллы» Сервантеса, как «Ринконете и Кортадильо», и отчасти «Цыганка».

Лагерные же эпизоды, составляющие значительную, но не лучшую часть книги, легко поставить в связь с обильной литературой о концлагерях. Но у автора, надо сказать, иная оптика, чем, например, у Солженицына. Он умышленно опускает почти целиком упоминания об эксплуатации блатными, остальных узников (политических и бытовиков), да и вообще их с теми отношения. В центре его внимания, – война между блатными и суками (уголовниками, перешедшими на сторону начальства) и их внутренний, в своем замкнутом мире, быт.

Шире развертывается талант писателя на долагерных картинах странствований молодого бродяги (спасающегося от ареста по политическим причинам и попадающего волей-неволей в среду преступных отверженцев общества) по просторам России, то на крышах поездов, то под вагонами, с романтическими краткими и обширными отступлениями, вроде ночевки в пустыне внутри развалин, оказавшихся переполненными змеями, его брака с цыганкой и вступления в табор, его попытки перейти границу и его пребывание в гнезде бендеровцев во Львове.

Сам начавши свою литературную карьеру со стихов блатного жанра, Демин с интересом и интересно рассказывает об уголовном песенном фольклоре, приводя немало образцов. Сделаем, однако, то замечание, что приводимая им песенка «Сколько я за жизнь свою одинокую, сколько я душ загубил» есть лишь легкая переделка совсем не блатной песни, вероятно литературного происхождения:

Много за душу твою одинокую,
Много я душ загублю;
Я ль виноват, что тебя, черноокую,
Больше, чем душу люблю!

А равно и цитируемая им в другом месте цыганская песня:

Тату морэ, тату морэ, Пантелею,
Не пора ли постыдиться от людей?

является видоизменением никитинского стихотворения:

Не пора ль, Пантелей,
Постыдиться людей?

Зато вот песня о Колыме, начало которой он дает, видимо, действительно, и новая и яркая:

Клубился над морем туман.
Вскипала волна штормовая.
Вставал впереди Магадан —
Столица Колымского края.

Сын от брака дворянки, дочери генерала, с красным комиссаром, задетым позже краем советскими чистками, бродяга и уголовник, зэк, потом писатель и член Союза Писателей, и наконец – эмигрант в Париже, Демин вел весьма бурное существование; ждут ли его еще дальнейшие сюрпризы?

Однако, книги его еще интереснее его биографии; почему и рекомендуем их вниманию читателей. Тем более, что, хотя в них много описывается темного и страшного, автор почти всегда соблюдает известную артистическую умеренность; в отличие от кое-кого из нынешних литераторов, упивающихся жаргонными словами и похабными ситуациями. Его рассказ скорее напоминает повествование естествоиспытателя или путешественника о нравах диковинных зверей и странных дикарей, описывая их как они есть и как он их видит.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 5 февраля 1983, № 1698, с. 4.

Путешествие в глубины подсознательного: Борис Филиппов, «Миг, к которому я прикасаюсь» (Вашингтон, 1973)