Миг бытия так краток. Сборник американской фантастики. 1991

Однако родной дом вы себе устроили гут?

На некоторое время.

«Родной дом» — понятие универсальное,— сказал он.— Я это понимаю.

Спасибо.

* *

Я продолжал смотреть вниз, чувствуя печаль, гнев, бешен­ство, а потом вообще ничего.

После долгого отсутствия я возвращаюсь в Афины с не­ожиданной легкостью узнавания, которая всегда бодрит, за­частую обновляет, а иногда и вдохновляет. Фил как-то раз прочел мне несколько строк одного из последних великих гре­ческих поэтов, Георгоса Сефериса, утверждая, что тот подразу­мевал именно мою Грецию, когда сказал: «...Страна, что более не нам принадлежит, но равно и не вам»,— и именно из-за веганцев. Когда я указал на то, что при жизни Сефериса веганцев на Земле не было и в помине, Фил парировал, что поэзия существует вне зависимости от времени и простран­ства и означает лишь то, что она означает для читателя. Хотя я никогда не считал, что литературный вымысел годится и для путешествий во времени, у меня были другие причины не соглашаться со сказанным и не воспринимать в нем обоб­щенную формулировку.

Это все-таки наша страна. Готы, гунны, болгары, сербы, франки, турки, а в последнее время и веганцы так и не сумели

отнять ее у нас. Людей я пережил. А с Афинами мы изменялись вместе. Однако материковая Греция есть материковая Греция, и она для меня не изменится никогда. Попробуйте тронуть ее, кем бы вы ни были, и мои клефты 11 будут рыскать по горам по пятам за вами, словно мифические эринии древности. Вы можете возомнить что угодно, но горы Греции останутся и будут пребывать вовеки, с возносящимся дымом обугленных козьих костей, со смешиванием крови и вина, со вкусом под- слашенных оливков, с холодными ветрами по ночам и ярко­голубыми, как глаза бога, небесами днем. Рискните их тронуть,' если посмеете.

Вот почему я чувствую себя обновленным всякий раз, когда возвращаюсь, потому что теперь, когда за плечами у меня уже столько лет, я испытываю такие же чувства ко всей Земле. Вот почему я дрался, вот почему убивал и взрывал бомбы и, вдобавок, пробовал все мыслимые юридические уловки, чтобы помешать веганцам скупить Землю, кусок за кусочком, у правящего с иной планеты правительства, там на Тейлере. Вот почему я пробился под очередным псевдонимом в большую машину государственной службы, что управляет этой планетой, :и, в частности, в Управление по делам Произ­ведений Искусства, Памятников и Архивов. Там я мог сра­жаться за сохранение того, что еще осталось, пока дожидался нового поворота событий.

Вендетта Радиола напугала не только экспатриантов, но и веганцев. Они не могли представить себе, что потомки тех, кто пережил Три Дня, не уступят по доброй воле свои лучшие прибрежные зоны обитания под веганские курорты, и не отдадут своих сыновей и дочерей для работы на этих курортах, и не станут гидами, водящими веганцев по руинам своих городов, показывая им на потеху интересные места. Вот почему для боль­шинства сотрудников Управление является главным образом заграничной службой.

Мы отправили Призыв о Возвращении потомкам колонистов Марса и Титана, но никакого Великого Исхода не последовало. На ivnpax веганцев они стали слишком мягкими — размякли, присосавшись к культуре, сильно опередившей нашу в силу полученной ею «форы». Они потеряли чувство своего само- отождествления. И бросили нас.

И все же де-юре они являлись Земным Правительством, законно избранным не проживающим на месте большинством, а может, и де-факто, если дело когда-нибудь дойдет до про­верки. Вероятно, дойдет. Мне же оставалось только надеяться, что такого не будет.

Свыше полувека положение было патовое. Никаких новых веганских курортов, никакого нового насилия со стороны Радпола. А также никакого Возвращения. Но вскоре что-нибудь должно, наконец, произойти. Это носилось в воздухе, если Миштиго действительно проводил предварительную разведку.

Я вернулся в Афины в пасмурный день, когда моросил холодный дождь,— в Афины, потрясенные и переустроенные недавними конвульсиями Земли, и, хотя в голове у меня тесни­лись вопросы, а на теле — синяки, я приободрился.

Национальный Музей по-прежнему стоял между Тоссисой й Василеос Ираклиу, Акрополь сделался более разваленным, чем я помнил, а отель «Золотой Алтарь», когда-то именуе­мый «Королевский Дворец»,— там, на северо-западном углу Национальных Садов, напротив площади Синдагма, подвергся сотрясениям, но выстоял и продолжал функционировать не­смотря ни на что. Там мы и сняли номера.

Как Уполномоченный по делам Произведений Искусства, Памятников и Архивов я был отмечен особым обслуживанием. Мне отвели Номер Девятнадцать.

Он оказался не совсем таким, каким я покинул его в послед­ний раз. Выглядел чистым и прилизанным. Небольшая метал­лическая табличка на двери гласила:

«ЭТОТ НОМЕР СЛУЖИЛ ШТАБ-КВАРТИРОЙ КОН­СТАНТИНУ КАРАГИОЗИСУ ВО ВРЕМЯ ОСНОВАНИЯ РАДПОЛА И БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ ВОССТАНИЯ ЗА ВОЗВРА­ЩЕНИЕ».

В самом 'номере табличка на спинке пос тели сообщала:

«В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КОНСТАНТИН КАРАГИО­ЗИС».

В длинной узкой прихожей я заметил еще одну табличку — на противоположной стене: