Миг бытия так краток. Сборник американской фантастики. 1991

На меня его выступление тоже произвело впечатление. А потом, через несколько дней, я прочел эту поэму — и она оказалась пустой, напыщенной и никчемной. Важно было то, к а г: он преподнес ее. Эту часть своей мощи он утратил вместе с молодостью, а то, что еще осталось из того, что можно назвать искусством, оказалось недостаточно сильным, чтобы сделать его вели ким, чтобы сохранить жизнь его личной легенде. Он пере­живает это и утешается невразумительной философией, но, отвечая на ваш вопрос,— нет, он не всегда был таким дураком.

Быть может, кое-что из его философии даже верно.

Что вы имеете в виду?

Большие Циклы. Ведь век странных зверей и впрямь гря­дет на нас. А также век героев и полубогов.

Я встречгиг только странных зверей.

Тут сказано: «В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КАРАГИО­ЗИС'». Выглядит она удобной.

Удобная и есть. Видишь?

Да. Мне оставить табличку?

Если хочешь.

Я двинулся к проскениону. У лестницы начиналась рельеф­ная лепка, представляющая эпизоды из жизни Диониса. Все экскурсоводы и все экскурсанты должны были, по изданным мною правилам, «...иметь при себе на время пути не меньше трех магниевых бомбочек на человека». Я вынул чеку из одного такого цилиндрика и бросил его на землю. Ослепительная вспышка внизу не будет видна: она сокрыта горным склоном и каменной кладкой.

51 не вглядывался в яркое пламя, а смотрел наверх, на очерченные серебром фигуры. Там Гермес представлял Зевсу юного бога, в то время как по обе стороны трона корибанты отплясывали фантастический пиррихий; потом шел Икар, ко­торого Дионис научил выращивать виноград,— он готовился к закланию жертвенной козы, в то время как его дочь предлагала богу лепешки (сам бог стоял в стороне, обсуждая с сатиром ее прелести); и пьяный Силен, пытавшийся держать на плечах небо, словно Атлант, да только не так хорошо; и все другие боги: разных городов, гостившие в этом театре: я заметил Гестию, Тесея и Эйрену с рогом изобилия...

Ты возжигаешь огонь как подношение богам,— раз­далось заявление из-за моего правого плеча, но я не обернулся, потому что знал этот голос.

Наверно,— согласился я.

Давно уж ты не хаживал по этой стране, по этой Греции.

Это верно.

Наверное потому, что никогда не было бессмертной Пенелопы — терпеливой, как горы, уповающей на возвраще­ние своего калликанзара, ткущей в ожидании клубки пряжи, необъятные, как горные вершины.

Ты нынче стал деревенским сказителем?

Он тихо рассмеялся.

Я пасу многоногое стадо овец на горных пастбища?;, где персты Авроры раньше всего красят небо розовым.

Да, ты сказитель. Почему же ты сейчас не на горных пастбищах, разлагая молодежь своими песнями?

Из-за снов.

Да? — Я обернулся и вгляделся в древнее лице — в его морщины, такие же черные, как рыбачья сеть, пропавшая на дне моря, в бороду, такую же белую, как приносимый с гор снег, в глаза, такие же голубые, как стягивающая ему виски налобная повязка, в ослепительном свете догорающего магния. Он опирался на свой посох не более, чем воин опирается на свое копье. Я знал, что ему больше столетия и что он никогда не обращался к курсу Спранга — Сэмсера.

Не так давно мне приснилось, что я стою посреди чер­ного храма,— сказал он мне.— И вошел владыка Аид и встал рядом со мной, он схватил меня за запястье, повелевая мне идти с ним. Но я сказал «нет» и проснулся. Это встревожило меня.

Что ты ел в тот вечер? Ягоды из Горячего Места?

Не смейся, пожалуйста. Потом, в другую ночь, мне при­снилось, что я стою в краю песков и тьмы. На меня снизошла сила древних героев и я бился с Антеем, сыном Земли, и уничтожил его. А затем ко мне снова явился владыка Аид и, взяв меня за руку, молвил: «Идем теперь со мной». Но я снова отказал ему и проснулся. Земля дрожала.

И это все?

Нет. Потом, совсем недавно, не ночью даже, а когда я сидел под деревом, охраняя свое стадо, мне пригрезился сон наяву. Подобно Фебу, я бился с чудовищем Пифоном и чуть было не погиб в схватке. На сей раз владыка Аид не являлся, но когда я обернулся, то увидел Гермеса — его при­хлебателя, тот улыбался, наставив на меня, словно винтовку, свой кадуцей. Я покачал головой, и он опустил его. А затем снова поднял, и я взглянул туда, куда он указывал.

Передо мной лежали Афины — это место, этот Театр, ты, и здесь сидели старухи. Та, что отмеряет нить жизни, морщи­лась, так как твоей она обернула горизонт, и ей не было видно конца. Но та, что прядет, разделила ее на две очень тонкие ниточки. Одна прядь тянулась за моря и снова пропадала из виду. А другая вела в эти горы. На первой горе стоял Мертвец, сжимавший твою нить в своих белых-пребелых руках. За ним, на следующей горе, она лежала на горящем камне. На горе за камнем стоял Черный Зверь, и он мотал и терзал твою нить своими зубами.

И вдоль всей этой пряди шагал великий иноземный воин — желтыми были глаза его и обнаженным меч в руках его, и он несколько раз угрожающе вздымал этот меч.