Михаил Суслов

Ходили слухи, что техники звукозаписи нашли какой-то способ уменьшить помехи. Слышно было, действительно, несколько лучше, чем дома. Но все равно далеко от идеала. Иногда над какой-то фразой ломали уши и референт, и редактор, и старший смены. Например, долго обсуждали, кто такая Дора Гавидзе, и как ее писать: через А или через О. Оказалось, что это всего-навсего “дороговизна”.

За два часа до начала утренней смены главный редактор редакции радиоперехватов уже на месте. Старший ночной смены показывает черновик сводки. Незадолго до девяти утра окончательный вариант сводки готов и распечатан, и попадает на стол главному редактору. Иногда приходилось сводку переделывать. Компьютеров, естественно, еще не было, так что несколько референтов получали по странице текста и с бешеной скоростью все перепечатывали.

Каждый будний день главный редактор одним из первых попадал на прием к председателю Гостелерадио Сергею Георгиевичу Лапину. По слухам, он отправлялся туда с солидной папкой с надписью в верхнем правом углу: “Сов. секретно”. Но своими глазами я ее не видела.

В кабинете Лапина решали, какие подготовить аналитические записки, – помимо тех, что делались еженедельно. Для аналитиков это большая радость – в этом случае к зарплате добавлялся и гонорар. Аналитики именовались обозревателями, белая кость редакции. Иногда они зарабатывали больше, чем главный редактор. Однажды позвонили по «вертушке» и попросили позвать аналитика к телефону – для уточнений.

Главным результатом работы всего коллектива становились разнообразные отчеты. Те, что делались на заказ или отправлялись незначительному количеству адресатов, распечатывали на хорошей белой бумаге (рабочие материалы – на дешевой, желтоватой). У некоторых видов материалов, например, у еженедельных обзоров, подписчиков было много. Все материалы для рассылки направлялись в помещение без окон. Вдоль правой стены расположился стеллаж, на каждой из ячеек которого написана фамилия (без должности). Меня заинтересовала такая необычная фамилия, как Цвигун, и я спросила коллег, кто он. Ни для кого, кроме меня, это не было секретом.

В каждой ячейке лежала стопочка конвертов, на которых типографским способом была отпечатана фамилия и должность адресата. За этими конвертами приезжали фельдъегери на черных “волгах”».

Конечно же, Михаилу Андреевичу Суслову клали на стол материалы ведомства госбезопасности. Часов в одиннадцать утра председатель КГБ знакомился с предназначенными для членов Политбюро особыми, сверхсекретными материалами разведки и контрразведки, после чего лично их подписывал и отправлял адресатам. Вечером подписывал вторую порцию спецсообщений для Политбюро. Их доставляли в запечатанных конвертах. Вскрывать и читать их не имели права даже помощники членов Политбюро.

Мой отец в начале шестидесятых был помощником первого секретаря московского горкома Петра Ниловича Демичева.

Он вспоминал:

«На XXII съезде партии Демичева избрали еще и секретарем ЦК. Фельдъегерь принес срочные документы к секретариату, в том числе конверт с грифом “Особая папка”. Не понимая, что это значит, я разрезал все пакеты, как всегда, подчеркнул главное и отнес всю пачку первому».

Через пять минут Демичев вызвал своего помощника:

– Вы прочитали материал “Особой папки”?

– Да, конечно.

– Понимаете ли вы, что это государственная тайна?

Тоже мне тайна: в одном из западных посольств установили подслушивающее устройство, и оно успешно функционировало.

– Конечно, понимаю, Петр Нилович, я знаю много тайн…

– Это верно…»

Секретили все, что могли, и на всех уровнях. Даже в Союзе писателей существовала своя секретная информация. Иностранная комиссия Союза писателей выпускала служебный вестник «Информационные материалы». Скажем, № 9 за 1967 год назывался: «Литературная жизнь в ФРГ в 1966 году». Только для своих, то есть для руководителей союза.

Суслов сухо здоровался, когда входил кто-то из сотрудников. Не только по имени-отчеству, но и даже по фамилии не обращался. И не смотрел на вошедшего, возможно, потому что плохо видел.

Горбачев вспоминал:

«Беседы с Сусловым были всегда короткими. Он не терпел болтунов, в разговоре умел быстро схватить суть дела. Сантиментов не любил, держал собеседников на расстоянии, обращался со всеми вежливо и официально, только на “вы”, делая исключение для очень немногих».

Суслов ни на кого не кричал, держался крайне сдержанно.

«Я восхищался его четкостью, деловитостью и ясностью в суждениях, – вспоминал Георгий Смирнов. – Точно так же он вел и личный прием: поняв, в чем дело, он тихо, но решительно давал понять, что согласен, не согласен, надо подумать. Нам импонировала его высокая квалификация и определенность позиций, его правка по текстам была предельно рациональной: все к месту и ничего лишнего. На фоне расплывчатых, туманных суждений иных руководителей его замечания, предложения были всегда безупречны».