« Я покорнѣйше прошу объ этомъ Ваше Сіятельство! Если Всемилостивѣйшая Государыня наша удостоитъ милостиво воззрѣть на мои посильные труды , я увѣренъ , что Ваше Сіятельство не оставите моей нижайшей просьбы...
« Говорите , говорите ! о чемъ?
— А нуждаюсь въ пособіяхъ для своихъ опытовъ. Вамъ извѣстно, что профессорскаго жалованья едва достаетъ на прожитіе съ семействомъ. Вы виновникъ мысли, которая увлекла меня заняться мозаическою работой ; будьте ходатаемъ и въ томъ , чтобы эта мысль могла быть приведена въ исполненіе..
«Даю слово , Г. Ломоносовъ ! Я сдѣлаю Все, что могу. Но какихъ-же пособій желали-бы вы?
— На первый случай небольшой суммы для
моихъ опытовъ, которые, какъ сами Ваше Сіятельство изволите видѣть, стоятъ пожертвованія. А потомъ, если эти опыты подтвердятъ мои ожиданія, я желалъ-бы имѣть привилегію на производство мозаическихъ работъ, чтобы кто нибудь не воспользовался моими трудами и не лишилъ меня справедливаго вознагражденія за эти труды.
«О, съ этой стороны вы можете быть спокойны. У насъ не такъ-то скоро принимаются за то, чего не дѣлывали прадѣды. Пройдетъ сто лѣтъ, и вѣрно еще никого не будетъ на этомъ изъ вашихъ путей. Впрочемъ , я исполню вашу просьбу, и, надѣюсь, не безъ успѣха.
Только не оставляйте своихъ опытовъ.
—Къ этому не нужно поощрять меня, Ваше Сіятельство ! Мозаика теперь одно изъ любимыхъ моихъ занятій. Враги мои и такъ говорятъ, что я занимаюсь ею слиткомъ много.
«Не слушайте этихъ глупцовъ! Идите своимъ путемъ, Г. Ломоносовъ !
Графъ подробно распросилъ его объ исторіи мозаики, о его опытахъ , о составахъ, употребленныхъ имъ, словомъ, обо всемъ, чтобы объяснить все это Императрицѣ. Наконецъ онъ взялъ образцы, обѣщаясь при первомъ благопріятномъ случаѣ показать ихъ Императрицѣ, и при этомъ испросить, у нея пособій для Ломоносова.
Оживленный одобреніемъ и обѣщаніями Графа, поэтъ съ новымъ жаромъ приступилъ къ своимъ работамъ. Опыты его становились болѣе и болѣе удачны, такъ что наконецъ онъ желалъ-бы произвести что нибудь
досадѣ, у него не доставало для этого способовъ. Онъ ждалъ вѣстей отъ Воронцова.
Глава XI.
Прошло нѣсколько недѣль ; отвѣта отъ Воронцова не было, Ломоносовъ не хотѣлъ, еслибы и могъ, напомнить ему о себѣ. Поэтическія мечты его остывали, а въ существенности онъ встрѣчалъ безпрестанно новыя непріятности. Секретаремъ Академіи былъ тогда Сергѣй Савичъ Волчковъ , человѣкъ дѣльный , трудолюбивый , переводчикъ множества книгъ, но тупой въ понятіяхъ и больше склонный къ партіи Тредьяковскаго нежели Ломоносова, который не любилъ его и называлъ
рядъ, въ Физическомъ Кабинетѣ починить машину , въ аудиторіи сдѣлать поправку , и онъ прямо приходилъ въ канцелярію съ требованіемъ.
— Благоволите подать бумажку! — говорилъ смиренно Волчковъ.
« До того-ли, братецъ , мнѣ ! Напиши самъ , или исполни свои приказные обряды послѣ, а я теперь-же велю сдѣлать что надобно.
— На свою отвѣтственность , Михайло Васильевичъ !
« Какъ на свою отвѣтственность ? Да вы тотчасъ взведете на меня Богъ знаетъ что!
—Помилуйте !
«Да, братецъ. Если-бы у васъ въ канцеляріи не было такого крючкотворства, иное дѣло ! А то, вы-же съ Тредьяковскимъ уцѣпитесь за меня. Сдѣлай это поскорѣе, Сергѣй Савичъ.
Но проходилъ день, проходили дни , и все оставалось какъ было. Разсерженный Ломоносовъ прибѣгалъ въ другой , въ третій разъ съ своимъ требованіемъ, и начиналъ наконецъ браниться. Требованіе его исполняли, но непріязнь сочленовъ усиливалась; многіе изъ нихъ бѣгали отъ него , какъ отъ человѣка безпокойнаго, и дѣла отъ этого шли не лучше.
Въ огорченіи, Ломоносовъ рѣшился написать къ И. И. Шувалову. Упомянувши , что Графъ
Воронцовъ взялъ образцы мозаики для поднесенія Императрицѣ , онъ прибавилъ въ своемъ письмѣ: « При которомъ случаѣ, ежели Вашему Превосходительству не противно, всепокорно прошу постараться о моемъ нижайшемъ прошеніи, чтобы мнѣ, имѣя случай и способы, удобнѣе было производить въ дѣйствіе мои въ наукахъ предпріятія, ибо хотя голова моя и много зачинаетъ, да руки однѣ, и хотя во многихъ случаяхъ можно-бы употребить чужія, да приказать не имѣю власти. За бездѣлицею принужденъ я много разъ въ канцелярію бѣгать и подъячимъ кланяться , чего я, право, весьма стыжусь, а особливо имѣя такихъ какъ вы патроновъ. Нѣтъ ни единаго дня, въ который-бы я не упоминалъ о вашей ко мнѣ милости и ею-бы не радовался. Однако нѣтъ ни единаго моего въ Академію пріѣзда, въ который-бы я не удивлялся, что она, имѣя въ себѣ сына отечества, котораго вы любите и жалуете, не можетъ того дожить, чтобы онъ отвратилъ отъ ней всѣ черезъ 25 лѣтъ бывшія всѣмъ успѣхамъ и должнымъ быть пользамъ препятствія.»