Милые бездельники

— Вотъ ужъ можно сказать и пьянъ, и сытъ, и всячески ублажаемъ на чужой счетъ, — продолжалъ слуга. — Такъ нтъ, мало, напьется иной разъ такъ отъ себя, что все спуститъ, изваляется, образа человческаго не иметъ. Ну, а, конечно, ни господамъ, ни женскому полу это не нравятся, гоняютъ тоже. Такъ-то вотъ ужъ которое время колесомъ это у него все идетъ, то кверху, то книзу, одно слово — фортуна. А все отъ необузданности, потому человкъ тоже узды требуетъ, чтобы по своей коле идти и все въ мру длать.

* * *

Еще разъ, очень недавно, промелькнулъ передо мной этотъ бездльникъ. Онъ уже служилъ фактотумомъ и жилъ на иждивеніи у одной пожилой женщины, промышлявшей въ столиц однимъ изъ самыхъ позорныхъ занятій. Я его встртилъ у Бореля, наряднаго, развязнаго, наглаго и потолствшаго. Онъ пилъ какой-то ликеръ въ обществ одного юнца изъ нашей золотой молодежи и говорилъ громко:

— Вы не безпокойтесь! Я обдлаю это дльце! Отъ нашихъ рукъ ужъ не уйдетъ! Днемъ позже, днемъ раньше, а завербуемъ.

Говорятъ, онъ обдлываетъ, ничего не длая, катаясь на рысакахъ и попивая дорогія вина на чужой счетъ, тысячныя комиссіи.

VI Идолъ

Одинъ изъ первыхъ встртившихся мн въ жизни бездльниковъ былъ чисто русскимъ человкомъ. Звали его Псоемъ Сысоевичемъ Расторгуевымъ. По званію онъ былъ купецъ; по роду торговли онъ былъ хлбный торговецъ. У него было въ одномъ изъ нашихъ провинціальныхъ городовъ нсколько лабазовъ, мелочныхъ и овощныхъ лавокъ. Жилъ онъ въ собственномъ своемъ дом, но проводилъ все время зимою въ лабаз, лтомъ у дверей лабаза. Я его зналъ въ теченіе тридцати лтъ и постоянно видлъ сидящимъ на одной и той же скамейк, выкрашенной голубою краской, съ шашечной доской посредин сиднья. Когда бы я ни приходилъ сюда, я заставалъ его на этой скамь, или со стаканомъ чаю въ рукахъ, или передвигающимъ лниво шашки, или съ руками, сложенными на брюх, въ состоянія полнаго спокойствія.

Въ народ его звали «идоломъ» и, дйствительно, это было самое подходящее для него названіе.

Псой Сысоевичъ имлъ большія денежныя средства, но онъ нажилъ свои капиталы не самъ, такъ какъ купцы Расторгуевы — его предки — издавна слыли первыми богачами въ город. Онъ только шелъ по дорожк, протоптанной отцами, и умножалъ свои доходы. Впрочемъ, я неправильно выразился: онъ не умножалъ даже своихъ доходовъ, а только смотрлъ, какъ они умножались. Въ извстное время его приказчики, повренные и агенты скупали по дешевой цн хлбъ у крестьянъ; въ извстное время къ нему прізжали промотавшіеся помщики и обнищавшіе крестьяне продавать хлбъ ниже дйствительной рыночной цны; въ извстное время его служащіе увозили скупленный за безцнокъ хлбъ для продажи его по дорогой цн. Онъ говорилъ про эти торговыя операціи, что это «заведенная машина», что «такъ это все колесомъ и идетъ». Посл каждой подобной сдлки ему привозились отчеты; онъ пересчитывалъ деньги и запиралъ ихъ въ сундукъ. По минованіи надобности въ наличныхъ деньгахъ, онъ посылалъ приказчика купить т или другія процентныя бумаги, пересчитывалъ эти бумаги и запиралъ ихъ въ сундукъ. Этимъ и оканчивались вс его дла: заведенная машина работала изъ года въ годъ одинаково, ровно, безъ исправленій, безъ починокъ. Каждую изъ своихъ дловыхъ операцій онъ совершалъ не безъ усилій, кряхтя, вздыхая и охая. Съ кряхтньемъ, вздохами и оханьями пересчитывались деньги, отпирался и замыкался сундукъ, выслушивались отчеты приказчиковъ, велись переговоры съ. постителями, и чмъ больше отрастало его брюхо, чмъ сильне заплывали жиромъ его глаза, чмъ значительне отвисалъ его подбородокъ, тмъ больше кряхтнья, вздоховъ и оханій вылетало изъ его груди при каждомъ движеніи. Казалось, онъ несъ непосильное и тяжелое бремя и этимъ бременемъ была его собственная утроба.

* * *

Въ жизни «идола» былъ только одинъ и то весьма непродолжительный періодъ тяжелой я утомительной дятельности. Этотъ періодъ начался съ того памятнаго дня, когда отецъ «Псойки» замтилъ однажды жен, что «пора начать обучать ихъ лоботряса и оболтуса грамот». Лоботрясъ и оболтусъ былъ не кто иной, какъ Псой Сысоевичъ или Псойка, какъ называлъ его отецъ, или Псоинька, какъ называла его мать, или идолъ, какъ его тайкомъ называли уже и тогда сидльцы, приказчики, мальчики и слуги. Когда родитель оболтуса изрекъ эту знаменательную фразу, мать оболтуса быстро заморгала глазами, а самъ оболтусъ сталъ натирать кулаками свои глаза и черезъ минуту въ комнат начался цлый концертъ плача и причитаній.

— Единственное родное дтище изъ дому гонять станемъ! Начнутъ его шпынять разные оглашенные разбойники! Заморятъ его проклятые стракулисты! Кто его, голубчика нашего, тамъ приласкаетъ! Со сволочью разною компанію водить будетъ!

Въ этомъ род полился цлый потокъ жалобъ со стороны матери.

— Намедни Ваську Терешина въ школ такъ избили, что подъ глазомъ во какая шишка вскочила! А Митьку Власьева инспехторъ поролъ-поролъ, такъ что тотъ два дня ссть не могъ! Не свои, такъ и порютъ, а я тоже не дамся всякому голоштанному! Имъ деньги вонъ какія платятъ, а они порютъ!

Въ этомъ род соплъ оболтусъ, капризно махая руками и болтая ногами.