Милые бездельники

Но глава семейства стукнулъ по столу кулакомъ и крикнулъ:

— Молчать!

Плачъ стихъ.

— Яйца курицу учить вздумали! — раздражительно продолжалъ родитель. — Захочу — въ Сибири учиться будетъ, не захочу — болваномъ безграмотнымъ вкъ скоротаетъ!

Жена и сынъ, присмирвъ, слушали поучительныя рчи главы семейства. Гнвъ родителя понемногу утихъ.

— Чего разревлись? — боле мягкимъ тономъ продолжалъ онъ. — Нешто я не знаю, какъ мн надо своего сына воспитать? Капиталовъ у насъ, что-ли, нтъ, что я стану его по улицамъ гонять? На домъ учитель ходить будетъ, пока нужно. Не Богъ-всть чему и учить-то нужно. Для своего обихода ученье нужно, а не для чего другого.

У матери оболтуса и у самого оболтуса отлегло на душ. Ученье дома не могло существеннымъ образомъ измнить строя жизни оболтуса, а жилъ онъ до этой поры такъ: вставалъ онъ со своей мягкой пуховой постельки въ девятомъ часу: умывался и оснялся крестнымъ знаменіемъ; одвался и причесывался при помощи старой няньки, пилъ чай съ калачиками, сайками, кренделями и домашними булками; въ дурную погоду сидлъ и смотрлъ, какъ вышиваетъ двка Акулька, какъ вяжетъ чулокъ нянька, какъ гадаетъ на картахъ, или хозяйничаетъ, или шьетъ пелены мать; въ хорошую погоду выходилъ въ теплой одежд, въ высокихъ сапожкахъ на дворъ или на улицу и смотрлъ, какъ дерутся мальчишки, какъ они играютъ въ бабки, въ лапту или въ городки, какъ кучеръ чиститъ лошадей и моетъ экипажи, какъ прачка полощетъ блье на пруду; потомъ, въ двнадцать часовъ онъ обдалъ и опять смотрлъ на вязанье, на шитье, на вышиванье, на гаданье, на драку, на чистку лошадей, въ пять часовъ опять ли и пили чай, а затмъ шло опять смотрнье на чужія занятія; вечеромъ ужинали и пили чай; а потомъ няня раздвала его, гладила ему грудку и животикъ, ублажала его сказками, крестила его, бормоча: «да воскреснетъ Богъ и расточатся врази Его», и онъ засыпалъ. Въ субботу, утромъ, вся семья вмст отправлялась въ домашнюю баню, гд старая няня парила и оболтуса, и его отца, и его мать. Подъ праздники, вечеромъ, вся семья здила въ церковь монастыря къ вечернямъ и ко всенощнымъ. Въ праздники, утромъ, вся семья здила въ ту же церковь къ обднямъ. Праздники отъ будней отличались еще тмъ, что ли еще больше, пекли два пирога, и съ рыбой, и съ вареньемъ, и подавали на столъ разныхъ сладостей. Блый и румяный, высокій и толстый не по лтамъ, съ коротенькими пальцами, съ ямочками на щекахъ, на рукахъ и на подбородк, оболтусъ смотрлъ лоснящимся упитаннымъ тельцомъ и почти никогда не хворалъ, не считая тхъ случаевъ, когда онъ мучился животикомъ. Нянька говорила, что это «съ глазу», а потому доктора въ такихъ случаяхъ не приглашали, а просто нянька спрыскивала больного съ уголька богоявленской водицей, растирала ему рукой съ полчаса животикъ въ одну сторону, поила его настоемъ какой-то горькой травы и укрывала тремя одялами и лисьей шубой. На слдующій же день болзнь проходила и приступы ея длались съ годами все рже и рже: должно-быть животикъ оболтуса все боле и боле привыкалъ и къ дурному глазу, и невообразимой смси поросятъ подъ хрномъ со сметаною, домашняго кваса съ ледкомъ, пироговъ съ солеными груздями и соленой рыбой, борщей со свининою, кислыхъ щей съ жирною грудиною, бараньихъ боковъ съ кашею и тому подобныхъ яствъ. Оболтусъ, въ сущности, никогда не игралъ, такъ какъ у него характеръ былъ степенный и боле созерцательный, такъ какъ у него не было охоты утомлять себя и такъ какъ у него не было товарищей, а были подъ рукою только «мальчишки», «сволочь», «сиволапые». Онъ любилъ только смотрть, какъ играли, или занимались, или дрались другіе и потому устраивалъ для себя цлые спектакли. Онъ садился у воротъ отцовскаго дома и приказывалъ;

— Эй, вы, что въ бабки не играете!

Мальчишки начинали играть въ бабки: онъ смотрлъ на нихъ и улыбался.

— Ванька, Ванька, вонъ Костька идетъ! Отдуй его, подлеца, чтобъ не жилилъ, какъ третьеводнясь! — слышалась новая команда.

Начиналась драка: онъ смотрлъ на нее и у него разгорались глазенки.

Иногда кто-нибудь изъ мальчишекъ докладывалъ ему:

— А сегодня кучеръ Семенъ крысу во какую Жучкой травилъ. Ужъ было потхи!

Оболтусъ начиналъ тяжело дышать и сопть отъ волненья и шелъ въ кучеру Семену.

— Ты это чего крысу безъ меня затравилъ? — упрекалъ его оболтусъ. — Вотъ возьму да тятеньк пожалуюсь!

— Да вы еще почивали, Псой Сысоичъ, — объяснялъ кучеръ Семенъ. — Другую поймаю — позову васъ. У насъ этого добра много при хлбномъ дл находится.

И точно, на слдующій же день для Псоиньки устраивали травлю.