Милые бездельники

— Не стану Бога гнвить, есть достатокъ, — соглашалась хозяйка. — Не первый годъ дло ведемъ, не прощелыги какіе-нибудь, отъ отцовъ заводъ всему пошелъ. Тоже вотъ и про себя скажу, ину пору съ ногъ собьешься, одну провизію выдававши. Тоже всхъ накормить надо, и приказчиковъ, и молодцовъ, и мальчишекъ. Ртовъ-то много, а держимъ не впроголодь, своего человка не обидимъ.

И мать Псоя Сысоевича пускалась въ разсужденія о своихъ добродтеляхъ.

— Ну, ужъ и королевичъ же писанный вышелъ у вась Псой Сысоевичъ, — тараторила одна изъ городскихъ свахъ. — Блый, румяный, полный, точно огурчикъ, съ грядки не сорванный. Ужъ такого-то жениха и въ Москв днемъ съ огнемъ не найдешь. Гд-то только ему невсту найдешь по плечу.

— Что же, можетъ, Богъ и пошлетъ, — вздыхала мать Псоя Сысоевича. — Мы за богатствомъ не погонимся, была бы двка здоровая, да смирная, а деньги и у самихъ есть. На ихъ вкъ хватитъ.

— Что говорить! Что говорить! — соглашалась сваха. — Поди-ка, тоже на кого-нибудь засматривается. Въ пор человкъ, тоже все такое на умъ идетъ.

— Не стану врать, не примчала что-то, — отвчала мать завиднаго жениха. — Онъ у насъ смиренникъ, прокатается на пролетк, послушаетъ, какъ молодцы ину пору поютъ, въ тіатр посидитъ вечеръ, вотъ и все, а чтобы компанію съ кмъ-нибудь особенную водить, такъ этого у него нтъ. На подъемъ тяжелъ. Да ему и не для чего себя утруждать: захочетъ — всякій къ нему придетъ.

— Что говорить, что говорить, милліонщикъ! — кивала головой въ знакъ согласія сваха.

Вс эти разговоры наводили на мысль, что и точно Псоя Сысоевича пора женить. Только онъ самъ и не заикался объ этомъ, и не задумывался, какъ будто онъ-былъ вполн увренъ, что его женятъ во-время и безъ его хлопотъ и усилій. И дйствительно, свахи одна за другою все чаще и чаще стали навщать его мать. Наконецъ нашлись и подходящія невсты. Ихъ было дв, и мать не знала, которую выбрать изъ нихъ. Посовтовалась она съ мужемъ, мужъ тоже не могъ ршить. Призвали самого Псоя Сысоевича и предложили ему ршить, которую изъ двухъ невстъ онъ желалъ бы взять въ жены. Псой Сысоевичъ отвтилъ, что ему все равно, такъ какъ об он «видныя, здоровыя и изъ себя красивыя».

— Я только сомнваюсь одно, ко двору ли намъ будетъ Анна Спиридоновна, — замтилъ онъ. — Она черноволосая, а у насъ, тятенька, сами знаете, и коровы черныя, и лошади вороныя не ко двору. Помните, позапрошлый годъ Жучку завели, ужъ, кажется, собака простая, а и то сбсилась и сдохла.

— Ну, дуракъ, къ чему невсту прировнялъ, — замтилъ отецъ, разсмявшись отъ остроумнаго замчанія сына.

— Нтъ-съ, я, ей-Богу, въ серьезъ говорю, — разбитнымъ тономъ проговорилъ сынъ. — И вы, и маменька, и я, вс русые… да у насъ и изъ приказчиковъ-то ни одного нтъ черноволосаго, вс какъ есть подъ одну масть…

— Ну, что-жъ, значитъ и надо брать не Анну Спиридоновну, а Марью Ивановну, — ршилъ отецъ.

Такъ и совершилось это дло безъ всякихъ усилій со стороны Псоя Сысоевича, хотя это дло, по словамъ свахъ, и было не легкое, такъ какъ изъ-за самаго этого дла свахи по ихъ же словамъ, «вс ноженьки оббили, вс пороги обгали, вс подолы обтрепали».

Повидимому, Псой Сысоевичъ, совершенно равнодушно, совершенно безучастно мнялъ свою холостую жизнь на жизнь женатаго человка и, въ дйствительности, новая жизнь не многимъ должна была отличаться отъ прежней жизни, если не считать важною перемной замну односпальной кровати двуспальною и введеніе въ его спальню новаго лица. Но какъ бы то ни было, молодые приказчики и немногіе товарищи Псоя Сысоевича настроились наканун свадьбы на какой-то плачевный тонъ:

— Теперь, братъ, прощай! — говорили они ему. — Теперь, братъ, и близокъ будетъ локоть, а не укусишь! Прежней волюшки молодецкой не вернешь…

Псоя Сысоевича это такъ разстроило, такъ ему жаль стало этой волюшки, что онъ всплакнулъ даже на чьемъ-то плеч и крикнулъ:

— Я сегодня завихрюсь! Катай во всю Ивановскую, чтобы было чмъ молодость помянуть!

И справилъ онъ «мальчишникъ»! И баня, и шампанское, и псенники, и цыганки, и «карамболь», и «шкандалъ», и «дебошъ», все тутъ смшалось въ какую-то безшабашную, безумную оргію. Это творились Псоемъ Сысоевичемъ поминки по вольной волюшк, которою онъ никогда и не думалъ пользоваться до этого дня. И долго-долго вспоминалъ онъ этотъ день, и ему казалось, что это былъ не одинъ день, а цлый рядъ пережитыхъ дней, что это былъ не день, а цлая молодость.

Этотъ безумный, неожиданный разгулъ не смутилъ ни отца, ни мать Псоя Сысоевича, и они, вздыхая, говорили:

— Тоже не легко съ волюшкой-то разставаться… Не легко жену-то себ навязать. Еще какая она тамъ будетъ — Господь знаетъ… Вдь это навкъ!..

И они всплакнули тоже.

* * *